 |
|
Книга А.И.Лебедя "За Державу Обидно"
| |
| Славянович | Дата: Воскресенье, 21.08.2011, 20:34 | Сообщение # 31 |
 Председатель СДР г.Локня
Группа: Администраторы
Сообщений: 285
Статус: в самоходе
| Автопробег Москва — Гоже-Поречье
В самом начале сентября 1990 года на Гоже-Пореченском полигоне, в Белоруссии, согласно плану проводилось дивизионное тактическое учение 76-й воздушно-десантной дивизии с десантированием управления дивизии, одного парашютно-десантного полка, части полка артиллерийского, зенитного дивизиона и еще ряда спецчастей. В ходе учения предусматривалась боевая стрельба полка с приданными ему частями и подразделениями. Командующим ВДВ было принято решение собрать на полигоне командиров дивизий, бригад и полков и показать им, как должны проводиться подобного рода учения. Широка страна наша родная!.. Посему командирам дальних соединений (типа Уссурийской бригады) была поставлена задача добираться самостоятельно. А все отцы-командиры из европейской части страны, из Средней Азии были собраны в установленное время в штабе ВДВ, и вылету на Гоже-Поречье предшествовало что-то вроде импровизированного малого военного совета. В конце совета Командующий определил время вылета, начальник штаба ВДВ генерал-лейтенант Е.Н. Подколзин довел время, место посадки в автобусы. Я решил добраться до аэродрома Чкаловского на служебной машине и оттуда отправить ее в дивизию. Прикинув, что на «Волге» буду на аэродроме раньше автобусов, я решил в штабе еше массу мелких вопросов и, прихватив предупрежденных заранее двух командиров полков Ю.А.Наумова и А. Н. Солуянова, отправился в путь. Герой Советского Союза подполковник Александр Солуянов, старый мой товарищ по училищу, по Афганистану, на тот период командовал Ферганским учебным полком, поэтому нам было о чем вспомнить и поговорить.
Водитель Толя был человеком опытным. Машина резво бежала по Щелковскому шоссе, время по моим расчетам было, все шло по плану.
Проскочили кольцевую, проехали километра три-четыре, и машина «зачихала». Место было неудобное, шоссе узкое, поэтому я предложил свернуть в ближайший проулочек и там разобраться с машиной. Толя заверил, что три минуты, и проблем не будет. Свернули, Толя занялся машиной, а мы продолжали разговор. Прошло три, пять, десять минут. Прошло двадцать минут. Толя свирепо и молча копался в двигателе, а я молча и с тревогой смотрел на часы. Молча потому, что солдат Толя был аккуратный, грамотный, машину всегда содержал в образцовом порядке. Шуметь на него было не за что. Да и вообще, как показывает практика, кричать под руку на и без того работающего на пределе возможного человека бесполезно. С тревогой потому, что время (которого совсем недавно было очень много) катастрофически съежилось, до взлета оставалось буквально несколько минут. На 23-й минуте двигатель наконец завелся и застучал ровно и уверенно. Мы «полетели». Толя, обычно управлявший машиной очень рассудочно и хладнокровно, продемонстрировал совершенно новое качество — по узкому, забитому машинами шоссе «Волга» летела так, как будто ею управлял пилот «Формулы 1». Влетели на аэродром. Самолет стоял в начале взлетки, резко мигая сигнальными огнями. До него оставалось метров триста, — Ну, еще рывок, — сказал я.
Рывок получился в никуда. На наших глазах самолет плавно тронулся, разогнался, элегантно взлетел и растворился в небесной синеве.
Стало скучно и грустно... Я принял решение: едем в бригаду связи Медвежьи Озера, оттуда прозвоним в аэропорты, выясним, когда и какие самолеты идут на Гродно, Вильнюс или Каунас, улетим, а там доберемся.
Как я уже говорил: если в цепи событий есть одно скверное — оно обязательно случится. В бригаде связи нас ждало новое разочарование: самолеты в указанные города или уже улетели, или будут завтра.
Я позвонил в Витебск. Попал еще на одного своего старого товарища полковника Н. С. Юрасова.
— Коля, здравствуй! Накладочка вышла, на самолет опоздали.
Я сейчас к тебе машиной махну, ты подготовь вертолет. [335]
— Нет проблемы! Ждем!..
Мы наскоро запаслись в бригаде картонной коробкой с бутербродами, пятью канистрами бензина и «рванули» на Витебск. «Волга», как бы чувствуя свою вину, мягко стелилась по шоссе. В 21 час с минутами мы были в Витебске, в штабе 103-й воздушно-десантной дивизии.
Надо сказать, что 103-я дивизия одна из самых заслуженных в воздушно-десантных войсках. У нее славная история, относящаяся к временам Великой Отечественной войны. Никогда и нигде дивизия не уронила своего достоинства и в послевоенное время. В ней стойко жили славные боевые традиции. Наверное, поэтому в декабре 1979 года дивизия в. числе первых вошла в Афганистан и в числе последних в феврале 1989 года его оставила. Офицеры и солдаты дивизии четко выполнили свой долг перед Родиной. На протяжении этих девяти лет дивизия почти непрерывно дралась. Сотни и тысячи ее военнослужащих были награждены правительственными наградами, более десяти человек удостоены звания Героя Советского Союза, в том числе генералы: А. Е. Слюсарь, П. С. Грачев, подполковник А. Н. Силуянов. Это была нормальная, крутая воздушно-десантная дивизия, которой палец в рот не клади.
По завершении войны в Афганистане дивизия вернулась в родной Витебск, по сути дела, к разбитому корыту. Почти за десять лет много воды утекло. Был передан в другие части казарменный жилой фонд. Разграблены и серьезно обветшали полигоны. Дивизию на родной стороне встретила картина, напоминающая, по меткому выражению генерала Д. С. Сухорукова, «старое деревенское кладбище с покосившимися крестами». Перед дивизией (только что вышедшей из боев) встала непробиваемая стена социальных проблем. Нашлись «умные головы», которые, используя нарастающее в обществе напряжение, предложили нестандартный ход — передать дивизию в Комитет государственной безопасности. Нет дивизии — нет проблем. И... передали, создав ситуацию, когда дивизия стала уже не «вэдэвэшной», но еще и не «кэгэбэшной». То есть стала вообще никому не нужна. «Вы съели двух кроликов, я ни одного, но в среднем — по одному». Боевых офицеров превратили в клоунов.
Фуражки зеленые, погоны зеленые, тельняшки голубые, символика на фуражках, погонах и груди — десантная. В народе такое дикое смешение форм метко окрестили «кондуктор». [336] Офицеры и солдаты стали предметом насмешек для местного населения. Потом, после августа 1991 года, дивизию снова вернули в ВДВ. А еще чуть позже был распад Союза, парад суверенитетов. Сейчас это не дивизия, а воздушно-десантная бригада Вооруженных Сил Беларуси. В угоду политической конъюнктуре погублено славное боевое соединение. Кого-то из великих скульпторов спросили: «Как вы создаете свои замечательные произведения?» Скульптор ответил: «Очень просто. Беру кусок гранита и отсекаю все лишнее». В данном случае отсекли все нужное. Вытесали из слона моську. Но это мое мнение, и я его никому не навязываю.
Это все было позже, а в сентябре 1990 года дивизия еще была воздушно-десантной и входила в состав ВДВ. Николай Семенович был на месте. Ждал. Вид у него был какой-то неуверенный.
— Здравствуй, Коля, сто лет тебя не видел! — сказал я. — Какие трудности? Вертолет, надеюсь, готов?
— Вертолет-то готов! И вертолетчики все как на подбор, все с афганским опытом, но...
— Какие могут быть но... Спасибо!
— Да ты подожди, дай договорю. Звонил начальник штаба генерал Подколзин, передал распоряжение Командующего: «Если приедет генерал Лебедь — вертолета ему не давать!»
Я мысленно поблагодарил Командующего за отцовскую предусмотрительность.
— Что ты такое отмочил, что он о тебе так заботится?
— Да не, ничего! А об уазике он ничего не говорил?
— Об УАЗике — ничего!
— Тогда готовь уазик с двумя сменными водителями и желательно белорусами, чтоб дорогу знали, а то Толя с утра двести от Тулы до Москвы махнул, двести по Москве и семьсот к вам! Перебор!..
— Это сейчас подготовим. Да ты не расстраивайся. Если даже звонка не было бы, все равно ты бы никуда не взлетел.
Туман видишь какой? И к утру будет еще гуще.
Туман действительно был основательный. Пока готовился уазик, собрались старые афганские товарищи, вспомнили, помянули, поговорили. В 23 часа 30 минут мы тепло попрощались, нам пожелали счастливого пути и удачи, и не безосновательно, так как туман стал значительно плотней. Первые километров тридцать мы еще не остыли от такой неожиданной, [337] теплой и приятной встречи и продолжали обмениваться впечатлениями. Идиллию нарушил водитель: «А куда ехать-то?»
— Как куда, в Гоже-Поречье.
— А это где?
— Как где? Стой!
Машина остановилась. После краткого разбирательства выяснилась следующая картина. Конечно, устав — книга в армии святая и приказ начальника по уставу — закон для подчиненного, и он должен быть выполнен, опять же по уставу, точно, беспрекословно и в срок. Вот так и выполнили. В точно назначенное время укомплектованный канистрами, сухпайками уазик, с двумя накормленными ужином водителями стоял в назначенном месте. Не учли одного обстоятельства: инициативу подчиненных. Все случаи инициативы в уставе как ни пиши — не опишешь. В данном случае она, инициатива, материализовалась в двух юных, прослуживших по полгода водителях. Фамилии точно не помню, но условно одного — Иванов, другого — Петров. Один из Тамбовской, другой из Рязанской губернии, в Белоруссию попали два месяца назад, стажировались по маленькой при комендантской роте в каботажном плавании вокруг штаба дивизии, в географии Белоруссии — ни уха, ни рыла, тем не менее полны молодеческого энтузиазма и готовы ехать хоть на Аляску, лишь бы дорогу кто-нибудь показывал. Карту мы с собой, понадеявшись на опытных водителей, не взяли. Тридцать километров от Витебска в клубах молочно-белого тумана отъехали. Боржоми, как говорят, было поздно пить, желудок уже отвалился.
— Вперед, на запад! — отдал я приказ.
Поехали по указателю. Туман все густел, скорость соответственно все падала. Монотонное медленное движение усыпляло. Юные «энтузиасты», несмотря на то, что их меняли через час-полтора, клевали носом. Надо было очень внимательно следить, чтобы не оказаться в придорожной канаве и не обнять какой-нибудь столб. Придорожные столбы и деревья (как известно из практики) наносят увечья и ранения водителям и пассажирам только в порядке самообороны. Миленькая была ночка, приятно вспомнить.
Но мы победили: и ночь, и туман, и в восемь часов утра были в Гродно. До Гоже-Поречья оставался пустяк — тридцать пять километров. Водители на последнем дыхании преодолели оставшиеся километры. В 9.20 мы были у смотровой [338] площадки. Встретили нас одобрительным веселым гулом. Выяснилось, что накануне вечером Командующий в мой адрес разные нехорошие слова говорил, грозился, что если к началу занятий к 10 часам Лебедь со своими авантюристами не будет, у него появятся крупные неприятности...
Мы тщательно побрились, слегка перекусили. К прибытию Командующего я построил двух командиров полков в одну шеренгу впереди общего строя и, как только Командующий вышел из машины, сразу же доложил: «Товарищ Командующий, группа из трех человек совершила марш-бросок по маршруту: Москва — Витебск — Минск — Гродно — Гоже-Поречье. В пути следования замечаний не имели. К занятиям готовы. Старший группы генерал-майор Лебедь! Разрешите стать в строй».
Командующий крякнул. Над полигоном висел туман, и было ясно, что вертолетом вопреки его приказу я не воспользовался. До официально объявленного времени занятий оставалось еще 10 минут. Я опоздал на самолет, но на занятия я не опоздал. Тема для возможной ругани и разбирательства была исчерпана.
— Становитесь, — буркнул он.
— Есть!
На смотровой площадке было многолюдно. Событие предстояло не рядовое. Десантировалась такая армада нечасто. Командующим были приглашены на эти учения какие-то великие мира сего. Кто они такие, я не знал и сейчас не знаю. Помню, что был там главный военный прокурор. Все везде было готово, но туман... Высококачественный, белорусский туман сплошной пеленой покрывал Гоже-Пореченский полигон. Так прошел час. Туман продолжал висеть. Гости, приглашенные на грандиозное зрелище, начинали нервничать. И, судя по некоторым признакам, начали подначивать Командующего. Кто-то доложил, что через час туман подымется. Командующий оживился. Пока взлетают, пока строятся, пока долетят — он подымется. Последовала команда: «Вперед!»
Прошло еще часа полтора. Туман значительно поредел, видимость возросла метров до 200 — 250. Но туман не проходил! Бросать людей, технику — нельзя. Армада, приведенная в действие «волевой» командой, была уже на подходе. Оставались считанные минуты. Надо было решать. То ли Командующий решил сам проявить супертвердость, то ли гости [339] подсказали, судить не берусь, но решение, роковое решение, как показали ближайшие часы, было принято.
Армада тройками грохотала двигателями где-то над головой. Можно было себе представить, как от огромных транспортников отделяются в беспросветную мглу маленькие фигурки, несколько секунд «свистят» на стабилизирующих, потом над головами один за одним вспыхивают купола. Представить можно, нельзя все это увидеть. А это то, ради чего высокие гости проделали неблизкий путь в Белоруссию. Как мы, стоя на смотровой площадке, ни всматривались, удалось увидеть силуэт только одного парашютиста. Десантирование в тумане автоматически привело к тому, что учебный бой на площадке приземления завязался опять же в тумане. Ревели двигатели машин, лязгали гусеницы, раздавались длинные и короткие автоматные очереди, но что там творилось?.. Творилось ли оно в соответствии с планом розыгрыша боевых действий или близко на него не было похоже — Бог весть! Туман с одинаковой старательностью похоронил и успехи, и недостатки.
Пошли доклады — разные, всякие. Один рапортовал, что выполнил ближайшую задачу — вышел на определенный рубеж. Другого больше заботило, что у него не хватает десятка человек. Какой-то командир полка громко, не стесняясь в выражениях, требовал прекратить эту комедию, сделать тактическую паузу, дождаться, пока подымется туман, собраться, сосчитать людей, а потом уже продолжить учиться дальше.
Напрямую мнение командира полка вроде как проигнорировали, но опосредованно прислушались. Остановились-Начали собирать и считать. Туман, словно издеваясь, стремительно редел. Минут через 30 после завершения десантирования площадка приземления предстала во всей красе. Выяснилось, что в тумане летчики маленько промахнулись и две или три машины попали на лес. Но это были цветочки.
Дело в том, что на Гоже-Пореченском полигоне грядою расположено несколько длинных, глубоких и относительна широких, до 150 метров, озер. В эти-то озера в тумане и угодили четыре солдата зенитного дивизиона.
Спасательная служба на озерах была. Хватало, как говорится, и сил, и средств. Но спасательная служба хороша, когда она видит акваторию, а здесь шлепок о воду в тумане, [340] звук по воде, как известно, разносится далеко. В ста метрах кто-то шлепнулся или в трехстах — ориентиров никаких. Спасти удалось одного — парню повезло, он угодил в воду метрах в десяти от лодки спасателей. Остальные трое, подлостью экипированные, — ушли камнем на дно. Когда их достали, сделать что-либо было уже невозможно. Надо сказать, что во время сомнений Командующего тихо нарастало напряжение. А после принятия им решения оно возросло мгновенно до высшей точки. На смотровой площадке находились командиры полков, дивизий, офицеры и генералы, которые не единожды проводили достаточно крупномасштабные учения, руководили десантированием, или, другими словами, люди, которые привыкли принимать решения и умели отвечать за их последствия. Так вот, если собрать и обобщить бурчания этих опытных людей, то можно смысл их выразить двумя фразами: «Что он делает?» и «Зачем это надо?»
Когда шло десантирование, когда оно завершилось, когда начались доклады, на смотровой площадке царило нервно-гробовое молчание. Когда прозвучала информация о попавших на лес машинах, все облегченно вздохнули: «Хрен с ними, отремонтируем!» Но когда о трупах... Первым энергично-застенчиво удалился прокурор. Как-то незаметно растаяли гости. Командующий остался один. Один... и один на один с последствиями принятого им решения. Он пытался делать хорошую мину при плохой игре... Мы выехали на командный пункт дивизии. Он заставил командира дивизии докладывать решение, но все это уже была пустая трата времени. Отличные и хорошие результаты, блестящие тактические действия, восхитительно меткая стрельба, лихость, удаль, молодечество — все это хорошо и правильно воспринимается при одном главном условии: сколько человек начали учения — столько и должно их закончить. Количество взлетов должно равняться количеству приземлений, вот тогда все вышеперечисленное доставляет удовлетворение, радость, тогда играют четверки и пятерки. Если на фоне самых блестящих действий, в результате чьей-то халатности, недосмотра, глупости образуются трупы, все остальное теряет всякий смысл. Уже ничто не в радость, уже ничто не ценно. Главная задача — самая главная задача, на мой взгляд, которую должна решать и решить армия, — это вернуть всем мамам всех сыновей. Вернуть возмужавшими, повзрослевшими, крепкими телом и духом, прошедшими хорошую школу и [341] готовыми мужественно пуститься в плавание по океану под названием жизнь. Но не калеками и покойниками. Это должен быть главный показатель уровня работы офицера. Вот и теперь комдив генерал-майор В. С. Халилов — умница, эрудит, блестящий организатор, человек с явно выраженной военной косточкой — решение докладывал вяло, вид у офицеров на командном пункте был хмурый и злой. Такой же вид был у обучаемых. У всех в глазах явственно читалось: «Три трупа... Провались ты...» Кончилось дело тем, что Командующий, сославшись на необходимость осмотреть место происшествия и доложить министру, порекомендовав нам смотреть и учиться, убыл. На что тут смотреть и чему учиться? Налепить покойников ума много не надо. Вот без них обойтись! Это да! Это класс!..
Учение продолжили, но так как-то вяло и тускло, без малейшего огонька, как в замедленной киносъемке. Это даже пародией на учение не назовешь. Тяжкий у всех на душе остался осадок.
|
| |
| |
| Славянович | Дата: Воскресенье, 21.08.2011, 20:35 | Сообщение # 32 |
|
Председатель СДР г.Локня
Группа: Администраторы
Сообщений: 285
Статус: в самоходе
| Картошка в мундирах
Вечером 8 сентября 1990 года от командующего ВДВ генерал-полковника Ачалова по телефону я получил очередной смутный приказ: «Привести дивизию в состояние повышенной боевой готовности по «южному варианту».
Уровень работы офицеров штаба и политотдела к тому времени был доведен почти до совершенства. По предыдущему опыту, не имея определенного приказа, мы в рекордно короткие сроки вычисляли, куда же мы полетим, и ни разу не ошиблись. Благодаря такой постановке дела всегда успевали проделать львиную долю работы по подготовке к действиям применительно к определенной местности. Когда наконец поступало распоряжение на взлет, оставались только «мелкие штришки» — портрет готов. Но тут машина дала сбой. Ничто, нигде не было напряжено до такой степени, чтобы требовалось наше присутствие. Офицеры терялись в догадках, некоторые глумливо-серьезно восхищались: «Боже мой, какой прогресс!.. То все по хвостам да и по хвостам, неужели раз в жизни на профилактику сработаем!» Хоть ухмыляйся, хоть восхищайся, хоть недоумевай, но на совещании с заместителями и начальниками родов войск и служб мы дружно сошлись во мнении, что на сей раз полет мысли вышестоящего военного и соответственно политического руководства нам просчитать не удалось. Куда нас черт понесет, нам неведомо даже приблизительно.
Неопределенность, неизвестность всегда хуже прямой беды, она повсеместно рождает тревогу, неуверенность, нервозность. Рождает вроде бы на первый взгляд и мелкую, но способную иметь негативное последствие незавершенку. Например, повсеместно практиковалось следующее действие: летели в Азербайджан — в казармах оставались азербайджанцы, [343] в Армению — армяне, в Грузию — грузины. Это не было признаком недоверия, исходили из следующего соображения: овчинка может любой стороной вывернуться, а парням возвращаться домой, им там жить! Не надо в двадцатилетнем возрасте подводить под судьбу человеческую мину замедленного действия, которая непонятно где, когда и как рванет. Люди понимали это и были по-человечески благодарны. В этот раз солдаты посмеивались и заключали между собой пари: кто же останется «дома» на сей раз: армяне, азербайджанцы, а может, литовцы?.. О солдатах литовцах хочу сказать особо. За мою службу подчиненных, литовцев по национальности, было у меня много. Не берусь судить, в чем тут причина: то ли это народ такой, то ли воспитание какое-то особенное, но я не могу вспомнить ни одного разгильдяя. Физически крепкие, дисциплинированные, педантично скрупулезные, хладнокровные. Это были великолепные солдаты, еще более великолепные сержанты, и я благодарен им всем. С ними мне было приятно служить. Я могу перечислить много фамилий. Я многих помню офицеров моих и солдат, но где они сейчас, эти замечательные парни, как сложилась их судьба? И не окажет ли им их бывший командир медвежью услугу, перечислив пофамильно.
Неопределенность продолжалась до 20 часов 9 сентября. В 20 часов поступило распоряжение: двумя полками, Костромским и Рязанским, совершить марш и к 6.00 10-го сосредоточиться на парадной площадке аэродрома имени Фрунзе. Когда я довел это распоряжение, кто-то (уже не помню точно, кто) повесил в воздухе совершенно замечательный вопрос: «Вот те на! Что ж теперь, русских не брать?» Физиономии у всех вытянулись. Вопрос, при всей кажущейся простоте, был отнюдь не прост. Офицеров и солдат по национальности русских было процентов 70. Русский комдив, заместитель комдива, начальник штаба, русские командиры полков. Я подвел итог сомнениям: «Армяно-азербайджанский поход на Москву организовывать не будем. Идут все!»
Привычная машина заработала. Указания, распоряжения, приказы поставили крест на всех сомнениях, колеса и гусеницы закрутились. Именно колеса и именно гусеницы, потому что от Рязани до Москвы 200 километров, а от Костромы 330. И соответственно, чтобы колонны могли прибыть туда одновременно, было приказано Рязанскому полку двигаться «на броне», а Костромскому — «на колесах».
Дивизия была тренированная, марш прошел без проблем. В 5.30 полки были на аэродроме. Никакой другой задачи, кроме «сосредоточиться», я не имел. Но и эта простейшая задача имела ряд небезынтересных последствий. Как выяснилось чуть позже, к 7 часам утра население гостиниц «Россия» и «Москва» (а это были преимущественно депутаты разных мастей и рангов) несколько нервно оставило места своего проживания, усеяв коридоры оторванными пуговицами и домашними тапочками. На аэродром Дягилево, что под Рязанью, приземлился один из полков Псковской дивизии, где был встречен группой местных «демократически» настроенных депутатов областного и городского советов и подвергся с их стороны поношениям и хуле. Они лупили глаза на прилетевших отцов-командиров и дружно требовали у них ответа на простецкий вопрос: «Зачем вы сюда прилетели?»
Отцов-командиров можно было пытать, резать на куски, но они все равно остались бы верны присяге и сохранили гордо военную тайну, ибо задачи не было — прилетели и все! Депутаты, естественно, такому простому объяснению не верили. У них со школьной скамьи в головах отложилось, что армия — это порядок, это приказ: «Служи по уставу — завоюешь честь и славу». Дело кончилось крупным криком и руганью, как не без юмора объяснял позже командир полка:
— Я им дал уклончивый ответ!
— А что ты им сказал?
— Да послал их к такой матери!..
Пришли в движение Болградская, Каунасская, Кировабадская дивизии. Были последствия и помельче. Например, милиционеры ГАИ, не привыкшие к массированному исходу на столицу нашей Родины бронированной техники, попав в нештатную ситуацию, вели себя по-разному. Одни пытались свистеть на боевые машины, другие махали жезлами, больше похоже, от волнения, потому что смысла в махании не было никакого. Можно себе представить, как по определенным каналам связи в Москву со всех концов полетели вести, грозный смысл которых был один: «Все ВДВ зашевелились, все пришло в движение...» Какой в этом смысл — непонятно, оттого, что непонятно, еще страшнее. Паника все возрастающим комом захватывала все новые и новые слои государственных и партийных чиновников, ширилась и росла. На КПП парадной площадки, едва сдерживаемая ротой, билась [345] в истерике толпа журналистов, жаждущих запустить когти в командира этой бронированной автомобильной армады. А что я мог сказать?.. Тоже дать уклончивый ответ?.. Неудобно. Люди при исполнении, работа у них такая. Оставалось задействовать одну из бессмертных рекомендаций Остапа Бендера: «Молчи и изредка важно надувай щеки». На гребне этой паники против всяких правил (с утра пораньше) была образована депутатская комиссия, которую возглавил депутат СССР генерал-майор запаса Варэ, эстонец по национальности. И уже в 9 часов с минутами 10 сентября в штабной палатке я имел первый разговор со степенным седовласым пожилым генералом. Тема — «Зачем вы сюда прибыли?»
Вопрос правильный, только ответа на него вразумительного не было, а врать вроде было ни к чему. Поэтому и разговор у нас пошел, как у слепого с глухим. Он спрашивал, я отвечал, он не верил, задавал уточняющие вопросы, я снова отвечал, он еще больше не верил. Я человек хладнокровный, но одним вопросом он меня достал: «Скажите, генерал, честно, — проникновенный взгляд в самую душу, — вы, может быть, вчера по случаю дня воскресного хватили лишнего, подняли по тревоге полки да и махнули на Москву, а?»
— Я столько не выпью. А если бы все же так нарезался, то пошел бы на Воронеж!..
Хороший город — Воронеж, чего он мне на язык попал — Бог весть!
Пока продолжалась наша милая беседа с главой комиссии, члены ее рыскали по полкам, дотошно задавая офицерам и солдатам одни и те же вопросы: «Зачем автоматы, зачем бронежилеты, зачем каски, зачем танки?..» Те очень искренне и честно, прямо и смело глядя в глаза, отвечали: «Всегда так ходим!..»
Эти однообразные и честные ответы вызвали у членов комиссии массу эмоций: «Ты, смотри, сговорились. А как проинструктированы, сволочи! Ай-ай-ай!..»
На парадной площадке собралось совершенно неимоверное количество баранов, и у каждого свои новые ворота. Комиссия в конце концов удалилась делать выводы. Войска занялись привычной работой по обустройству, обслуживанию техники, а меня вызвали в штаб ВДВ к командующему. Командующий был взвинчен и шибко [346] нервничал:
— Значит, так! Ты сюда прибыл для подготовки к параду. Полки-то у тебя парадные. Понял?
— Понял! А куда мне 113 единиц рязанской брони девать? Куда боеприпасы? Их 12 «Уралов» плюс полный боекомплект в боевых машинах. Сроду не бывало, чтоб на парадную площадку войска с боеприпасами выходили.
— Что ты мне дурацкие вопросы задаешь! Думай! Думай, как машины на парадной площадке спрятать, думай, куда боеприпасы девать. Решение доложить через три часа и ... лично!
Выйдя от командующего, я зашел к операторам, чтобы хоть как-то прояснить обстановку, но не прояснил, а усугубил.
Дело в том, что есть в армии положения, которые определены давно и не нами, устоялись десятилетиями. Проверены практикой, в том числе и боевой. Нет смысла, да и не ко времени говорить о всех, коснемся одного такого положения. Дано командиру полка в учебных целях поднять по тревоге батальон. Командиру дивизии — полк. А командующему ВДВ — дивизию. И это непреложный закон. В данном случае были явно подняты две дивизии и полуявно еще три. Всем было ясно, что командующий самостоятельно этого сделать не мог. Значит — министр. Формально так — такую команду командующему мог отдать только министр. Но министр Маршал Советского Союза Дмитрий Тимофеевич Язов, за плечами у которого была война, четыре с лишним десятка лет службы, был человеком дисциплинированным и осторожным. Значит, еще выше. Кто — можно было только догадываться.
Министр и выше сразу были отсечены и никоим образом ко всему этому безобразию причастны быть не могли. А командующему ВДВ была поставлена задача: аргументированно и доказательно объяснить, чем это он и вверенные ему войска в субботу и воскресенье занимались и что вынудило его против всяких правил привести в повышенную боевую готовность кучу дивизий.
Доказать научно это было нельзя, оставалось наукообразно. Такую незамысловатую задачу и получило оперативное управление. Лучшие оперативные умы горестно стояли вокруг стола, на котором находилась разостланная карта с нанесенными на нее пунктами постоянной дислокации дивизии и бригад. Широка страна наша родная: Каунас, Псков, Болград, Тула, Кировабад — это города, в которых располагались [347] штабы дивизий. Между ними, как говорится, не один лапоть по карте. Вот на этом бесплодном поле необходимо родить нечто такое, что позволило бы втереть очки массе далеко не глупых людей из Верховного Совета СССР, Верховного Совета РСФСР и других не менее уважаемых организаций. Я быстро вник в ситуацию и сочувственно, на цыпочках, удалился. По сравнению с громадьем их замыслов и планов моя собственная задача — спрятать в центре Москвы 113 единиц брони и вагон боеприпасов — показалась мне мелочью.
Я вернулся на парадную площадку. Для очистки совести прокатился по ее периметру. Углов, закутков на ней много, но обосновать появление нового парка в этих уголках и закутках невозможно.
Вернулся к себе в штаб. Посидел, покурил. Осенило! Вспомнил старый принцип: хочешь что-нибудь спрятать — положи на видное место. Захватив с собой заместителей по вооружению и по тылу, вышел на улицу. Решение пришло практически сразу. Метрах в двухстах от штаба парадной площадки между рулежкой и объездной дорогой начиналась полоса земли шириной метров восемьдесят — сто. Простиралась она метров на двести и заканчивалась возле каких-то строений бардачного вида и непонятного назначения. Но строения меня уже мало интересовали. Я немножко понял Петра. Первого, то его состояние, когда он провозгласил: «Здесь будет заложен парк!»
Десять минут ушло на согласование вопроса с начальником гарнизона, еще десять — на постановку задачи. И работа закипела. За что мы любим воздушно-десантные войска — за то, что для них нет задач невыполнимых. За то, что есть в них три знаменитых срока: к исходу, к утру, к понедельнику. Здесь был второй, щадящий вариант — к утру. К утру в чистом еще с вечера поле стройными, строгими шеренгами стояли боевые машины и бронетранспортеры. На протянутой по столбам проволоке над каждой машиной висела аккуратная бирка с указанием номера машины, звания и фамилии механика-водителя. Вся эта композиция была обнесена двойным рядом колючей проволоки. На выездных воротах аккуратная будка КТП. Рядом аккуратно, оборудованная палатка караула. В одну линию с палаткой — прицеп с аккуратно вычищенными и смазанными пулеметами. В штабе дивизии — фантастическая схема построения парадного расчета с [348] включением в нее двух невиданных доселе колонн. «Уралы» с боеприпасами малыми колоннами 3-4 машины (на тентах надпись «Люди»), впереди машина ВАИ с мигалкой благополучно убрались в бригаду связи, за пределы Москвы. Оружие, бронежилеты, каски, сложенные в комнатах для хранения оружия. Навкалывавшиеся до икоты солдаты заснули. Если просчитать машины в парках и машины на схеме построения парадного расчета — все сходится. А если у командования позже изменились планы и оно решило убрать две лишние колонны, так на то они и планы, чтобы их корректировать в соответствии с решениями. На то и есть командиры и штабы, чтоб могли чутко отреагировать на новые мысли в начальственных головах.
Братья-операторы тоже не ударили лицом в грязь. Промучавшись бесплодно несколько часов, они нашли простое и гениальное решение: они подняли на карте штабы дивизий, аэродромы, маршруты выдвижения. Они соединили пункты дивизий и полков между собой красивыми остро отточенными стрелами. Они нанесли на карту порядки построения воздушных эшелонов, колонн, нанесли на карту еще десятки всевозможных обозначений и символов. Слева вверху: утверждаю — министр. Внизу посредине — командующий ВДВ. Все это сверкало, переливалось, издалека вызывало уважение. Близко слабонервным в погонах (особенно с высшим военным образованием) смотреть не рекомендовалось — был шок, обморок и даже летальный исход. Короче, когда министр обороны зашел на трибуну Верховного Совета СССР, дабы отчитаться: «Чо это такое натворили?» — все было хорошо! Он коротко, спокойно и основательно доложил, что в ВДВ идут маневры (при этом хлопок ладонью по аккуратно сложенной карте).
Разработку плана маневров осуществил штаб воздушно-десантных войск. Карту подписал командующий ВДВ, утвердил он, министр.
Два полка Тульской дивизии переколотили сразу всех зайцев: и в маневрах поучаствовали, совершив марш, и на парадную площадку одновременно вышли, организованно так вышли, без эксцессов и потерь. И планируется теперь их участие в уборке урожая на подмосковных полях. Так что, уважаемые товарищи депутаты, оснований для беспокойства — никаких!
Зловредные, злонамеренные люди есть везде. Концентрация [349] таких индивидуумов в органах законодательной власти — повышенная. Дальнейший ход заслушивания чем-то напоминал фехтование. Выпад — отбил; укол — отбил.
— А каски?
— Ведер не хватает под картошку, — парировал Язов.
— А бронежилеты?
— Холодно людям.
— А бронетехника?
— Из состава парадного расчета.
— А, — самый зловредный затаил дыхание, — а... боеприпасы?
Министр сокрушенно развел руками:
— Боеприпасы... десантники у нас так воспитаны... Говори, не говори, боеприпасы везде с собой таскают.
В зале одни рычали, другие смеялись, но министр был непробиваем. Маневры, картошка, парад. Картошка, парад, маневры.
Досужие журналисты чуть позже изгалялись и хихикали, всячески, во всех вариациях обыгрывая «картошку в мундирах», но это уже ничего не могло дать. Дисциплинированные воины-десантники проводили маневры. Кому-то не понравилось, кто-то испугался — отставить! Есть отставить!
— Готовиться к параду!
— Есть готовиться к параду!
— На картошку шагом — марш!
И ведра, чтоб народ не смущать касками, нашлись. В общем все хорошо, граждане. И мы занялись картошкой вперемежку с подготовкой к параду.
|
| |
| |
| Славянович | Дата: Воскресенье, 21.08.2011, 20:35 | Сообщение # 33 |
|
Председатель СДР г.Локня
Группа: Администраторы
Сообщений: 285
Статус: в самоходе
| Последний парад
Итак, это был пятый по счету парад в моей жизни. Началась подготовка к нему с «картофельной» нервотрепки. Так все и продолжалось. Как запели, так и подхватили. Люди были вроде на парадной площадке те же самые, и опыт у всех за плечами был большой, но все как-то не клеилось. Какая-то «нервная микроба» висела в атмосфере. Нервничали начальники — нервничали и подчиненные. Парад — дело кропотливое, и нервничать тут никак нельзя. Но теория — теорией, а практика — практикой. Замученные солдаты нарушали установленные скорости движения, дистанции между парадными колоннами и внутри колонн. Руки, ноги, головы — все было не так, как хотелось командующему округом, как хотелось первому заместителю министра обороны генералу армии К. А. Кочетову, курировавшему парад. Разборы носили характер разносов. В результате разносов получалось еще хуже. Невольную лепту в нервотрепку внес и я. Как выяснилось позже, генералу армии К. А. Кочетову пришла мысль в голову камуфлировать парадную технику. Об этом стало известно командующему Московским округом генерал-полковнику Н. В. Калинину. Прикинув, во что это удовольствие обойдется округу, Николай Васильевич собрал командиров соединений и частей, участвующих в параде, и, образно говоря, поднес к носу кулак, категорически запретив где-либо упоминать в присутствии Кочетова о камуфляже, потребовал, если вопрос станет прямо, твердо и четко докладывать, что парадная раскраска — это устоявшаяся десятилетиями традиция, эта раскраска привычна механикам-водителям, это демонстрация мирной мощи и вообще... парадная раскраска — это очень красиво. Командующий округом как в воду глядел. Дальше события развивались следующим образом. На [351] инструктаже я, как командир дивизии центрального подчинения, не присутствовал, мудрых наставлений, диктуемых жизненным опытом и соображениями экономического характера, не слышал. На очередной тренировке, после последнего тренировочного заезда генерал Кочетов поставил вопрос о камуфляже.
— Ваше мнение, товарищи генералы и офицеры? — спросил он.
Проинструктированные отцы-командиры вразнобой загалдели. Смысл галдежа был — не-а!..
— Товарищи офицеры!
Строй застыл.
— Что за базар! Хором отвечать не будем. Каждый выскажет свое индивидуальное мнение.
И пошел вдоль строя. Командир мотострелковой бригады из Теплого Стана доложил, что парадная раскраска — это красиво, и он — за! Командир Таманской дивизии — что это привычно, и он — за! Командир Кантемировской дивизии — что это традиция, и он — за!
Дошло дело до меня.
— Что скажет десантник?
— Товарищ генерал армии, считаю необходимым камуфлировать технику. Боевая техника должна быть хищной.
Хитрый Кочетов дальше не пошел.
— Десантник правильно говорит, а вы консерваторы! Парадная раскраска... Привычно!.. Николай Васильевич, технику к следующей тренировке перекрасить.
Строй дружно и глубоко вздохнул вздохом, похожим на стон.
Что мне сказали командующий, заместитель командующего по вооружению, начальники автомобильной и бронетанковых служб округа, я воспроизводить не стану. Общий смысл их страстных речей сводился к тому, что отныне и до веку я — враг №1, что болта ржавого я на окружных складах больше не получу, а о краске с тех же складов я должен вообще забыть. Как в известном мультфильме: «Ну, десантник, погоди!»
Кряхтя и чертыхаясь, армейская машина провернулась, в три дня образцово перекрасила технику, и то, что получилось, всем неожиданно, против собственной воли, понравилось.
Парадная раскраска — это когда по зеленому фону, в зависимости [352] от конфигурации техники, белой краской сделаны разнообразные обводки. Вертикальными, горизонтальными черточками разной ширины оттенены те или иные детали боевых машин. В сочетании с гвардейскими знаками, нанесенными на башни машин, белая краска придавала колоннам какой-то мирно-декоративно-театрализованный вид. Перекрашенные же однообразно и научно камуфлированные машины производили совершенно иное впечатление. От театрализованности не осталось и следа. Мимо прокатывалась лавина хищной брони, вызывая даже у привычных людей какую-то внутреннюю дрожь. Каждый механик-водитель почувствовал себя соучастником этого мощного броневого потока, стал его неотъемлемой, выверенной частью. Куда-то сразу пропали и нарушения дистанций, и скорости пошли как по маслу, стали на место руки и головы, и соответственно, прекратилась нервотрепка. Те же самые начальники, которые еще несколько дней назад клялись «на коране» черным мором морить Тульскую воздушно-десантную дивизию до тех пор, пока я ею буду командовать, примирительно говорили, что я, конечно, крупный гад, заставил всех нешуточно попотеть, но вообще-то получилось здорово!
Едва я выбрался из-под обломков камуфляжного скандала, как на дивизию свалилась новая напасть. Меня вызвал командующий ВДВ, довел до моего сведения, что в период с 10 по 15 октября Советский Союз посетит министр обороны США Ричард Чейни. В числе прочих объектов ему будет представлена вверенная мне дивизия. А посему мне надлежит думать над тем, как продемонстрировать их главному военному буржуину силу, мощь, доблесть советских воздушно-десантных войск. Решение доложить через три дня.
Спасибо опыту, полученному в день празднования 60-летия ВДВ, но там мне помогало Рязанское воздушно-десантное училище. Здесь я был предоставлен самому себе. Причем вопрос был поставлен круто: положительный или отрицательный результат показа есть лицо дивизии, а, соответственно, воздушно-десантных войск и всех Вооруженных Сил Союза Советских Социалистических Республик.
Два дня с заместителями командира дивизии, начальниками родов войск и служб я мерил ногами полигон и площадку приземления Тесницкого учебного центра.
Рождались и умирали отдельные фрагменты. Общий замысел проступал все более явственно и наконец вылился в [353] четкий план, где был полный «джентльменский» набор: показ техники, вооружения и средств десантирования, десантирование людей внутри боевой машины с использованием системы «Кентавр», массовое десантирование батальона с последующим розыгрышем боевых действий в сопровождении нешуточной имитации авиационной и артиллерийской поддержки, преодоление штурмовой полосы с выполнением головокружительных элементов, стрельба из всех видов оружия, включая вертолеты.
Есть такое слово — показуха! И само слово, и вкладываемый в него смысл носят снисходительно-пренебрежительный характер. У многих ассоциируется с очковтирательством. Да, армия страдала этой болезнью раньше, не избавилась от нее и сейчас. Показуха — это когда тебя везут на сборы куда-нибудь в Кантемировскую, Таманскую дивизии, Теплостановскую бригаду, показывают тебе удивительно уютные казармы, где все кругом — зеркала, полировка, пластик. Превосходная «made in не наше» керамика. Теннисные корты, на которых никогда не играл ни один солдат; клуб, где одежда сцены и музыкальная аппаратура стоят раз в десять больше, чем все твои дивизионные и полковые оркестры, вместе взятые. Когда ты ходишь среди этого великолепия и с тоской думаешь, что в месяц командир этого войска получает раза в три больше, чем ты в год. Когда тебя поучают, наставляют, занудно рассказывают, какие должны быть сушилки, курилки, ленинские комнаты. Ты знаешь, что у тебя никогда этого не будет. И начальник, который тебе это внушает, об этом знает. Но один говорит, другие кивают, соглашаются, некоторые, особо старательные, даже что-то записывают. Устанавливаются заведомо невыполнимые сроки, по которым должны быть перекрашены казармы в определенный колер, облицованы плиткой по единому образцу входы, стандартно оборудованы эти самые курилки и сушилки. Какой-нибудь молодой командир полка, недавно попавший на должность, угнетенный окружающим его великолепием, неосторожно брякает: «А деньги?»
Под довольный гогот аудитории следует наставительный ответ: «С деньгами и дурак сделает, а ты вот без денег покажи, на что способен...». И показывает. В стремлении объять необъятное отодвигается в сторону боевая подготовка, отодвигается служба вообще, все рыщут, воруют, меняют, зарабатывают. Показанное великолепие, в конечном итоге, все [354] равно не достигается, но уже занятия проводятся с пятого на десятое и даже вызывают раздражение, уже появились разложенные в той или иной степени солдаты, для которых нет ничего святого. Уже и некоторые офицеры начинают забывать о том, что они офицеры. Уже иному командиру роты несравнимо проще, приятнее и привычнее организовать рытье канав, строительство и покраску заборов, чем провести элементарное занятие по строевой подготовке. А машина крутится, крутится... Про кого-то говорят: «Молодец! На сборах побывал, посмотрел, все казармы покрасил. Старательный, любознательный, исполнительный, хваткий молодец!» Какой ценой этот «молодец» достиг этого радующего глаз однообразия, в какое количество юных душ влил яд вседозволенности, непорядочности, скольким солдатам пришлось против собственной воли нарушить заповедь — не укради! Воровать, красть, лепить что-то в ущерб боевой готовности и боевой подготовке, разлагая при этом людей до молекул, чтобы где-то, кто-то, когда-то при случае мимоходом погладил тебя по головке — вот это и есть показуха в самом худшем смысле этого слова.
Когда это же слово применяют к обозначению боевого показа — я категорически против. Прыгните хоть раз внутри боевой машины, испытайте это непередаваемое чувство, когда ты находишься внутри замкнутого объема, когда твоя сила, воля, сноровка ровным счетом ничего не стоят. Все зависит только от техники. И если она по каким-то причинам не сработает, замкнутый объем станет твоим гробом. Прыгните вообще с парашютом из транспортника на скорости 330 километров в час! Когда парни уходят в бездну буквально верхом друг на друге с интервалом отделения 0,3-0,5 секунды! Ощутите на своей физиономии ласковое и нежное прикосновение каблука прыгнувшего впереди тебя товарища. Добейтесь, чтобы десятки летящих с неба боевых машин, сотни людей благополучно приземлились, в считанные минуты образовали боевые порядки и грозно и стремительно атаковали. Прыгните в пылающий бассейн с высоты семь метров и умудритесь из него выбраться, не получив ни малейшего ожога. Двенадцатью пусками ПТУР превратите в щепки 12 мишеней танков. И не потеряйте при всем этом ни одного человека. Тот, кто все это и многое другое проделает и у кого после этого повернется язык назвать это боевое действо показухой, — пусть первый бросит в меня камень. [355]
У меня начались горячие денечки. Командующий округом, который отвечал за подготовку к параду, требовал моего постоянного присутствия на парадной площадке. Командующий ВДВ не менее настоятельно требовал моего присутствия в дивизии. Шишки сыпались с обеих сторон. Мне это быстро надоело, в присутствии обоих командующих я поставил вопрос ребром о создании какого-то, если не щадящего, то, по крайней мере, физически выполнимого режима. Командующие вдумались и достигли компромиссного соглашения. Я должен был присутствовать лично и в части, касающейся проводить занятия с парадным расчетом на плановых тренировках. Остальное время заниматься подготовкой показа.
От Москвы до Тулы 159 километров, от парадной площадки до штаба дивизии 220. Режим получился практически щадящий. Представленная командующему ВДВ генеральная репетиция его удовлетворила. В конце возникла заминка:
— К тебе в дивизию впервые в жизни прибывает американский министр обороны. Что ты ему намерен подарить на память? — спросил командующий ВДВ.
— Авторучку и вымпел, — бросил я со зла.
— Авторучку? Ты это брось! У него своих хватает. Вымпел можно к чему-нибудь приложить, но сам по себе это тоже не подарок. Тула — это же город мастеров! Надо что-нибудь оригинальное. Тебе не кажется странным, что мне приходится тебя учить. Ты же дивизией третий год командуешь.
Да, Тула — это город Мастеров. Мастеров потомственных, род которых уходит корнями во времена Петра Первого. Я знал многих из них и всегда поражался, какой удивительной красоты и совершенства вещи они изготовляли, вещи штучные, уникальные. И в какой нищете, как правило, при этом прозябали. Это был период, когда начинало приходить понимание того, что уникальный труд продается за тысячную, а может быть, и десятитысячную часть своей истинной стоимости. Я поехал к таким мастерам и объяснил им ситуацию. Они раскрыли закрома. Дивной работы приклады, ложа, замечательной красоты ореховые футляры для охотничьих ружей. Тонкой работы ножи всех видов и размеров. Ножны к ним. Шкатулки, футляры, футлярчики. К тому времени они, тульские самородки, расстарались и восстановили секрет дамасской стали. Изготовленными ими ножами можно было побриться, [356] ободрать лося и снова побриться. Сталь была самозатачивающаяся — чем больше режешь, тем острее становится нож. Я остановился на двух ножах дамасской стали в ореховом футляре для американца и на тонкой работы кинжале для родного министра.
Мужики, посовещавшись, объявили цену: 3500 рублей за все. Я им объяснил, что хотя я командир дивизии и генерал, но получаю 612 рублей в месяц. Это практически шесть моих получек за вычетом партвзносов. И вообще порекомендовал побаиваться Бога.
Мы все дружно и смущенно замолчали. С одной стороны, забрать этот классный труд даром мне не позволяла совесть, а им, в свою очередь, даром не позволяли отдать затраченная работа и проявленное при этом вдохновение.
С другой стороны, они относились ко мне с уважением и искренне хотели помочь. С третьей стороны, ими двигало здоровое самолюбие русского мастера, чей труд, с нанесенной на него фамилией, мог потенциально угодить за океан и продемонстрировать американцам, что умельцы на Руси не перевелись. Ситуация, в которой без пол-литры не разберешься. Мужики так и сделали. Самый молодой сгонял за бутылкой, все дружно сошлись во мнении, что думать надо, и... чокнулись. Решение оказалось верным. На краю стола лежала стопа красочно оформленных буклетов. В искусно оформленных и прекрасно изданных буклетах были изображены образцы выпускаемого Тулой охотничьего и спортивного оружия, украшенного замечательно тонкой резьбой и восхитительной инкрустацией.
— Ваша работа? — спросил я.
— Наша.
— А что самое дорогое на свете?
— А хрен его знает.
— Я думаю, что реклама. Так вот, давайте я вам рекламу и сделаю. Вы мне вручаете ножи и наборы буклетов по количеству гостей. Я обязуюсь добросовестно каждому американцу вручить такой набор и настоятельно рекомендовать, нетеряя времени даром, приобрести ружье вашей замечательной работы.
— А дело генерал говорит, пусть знают. Мы ударили по рукам.
И вот наступил день, когда вертолеты с американцами должны были приземлиться в Тесницком. Все было готово, [357] боевой дух был необычайно высок, беспокоило одно: погода, октябрь. Но и погода не подвела. День стоял сухой, прохладный, небо высокое, практически без облаков.
Приземлились. Представились, познакомились. Начали.
В этот день получалось все. Опытнейший специалист, мастер своего дела, заместитель командира дивизии по ВДС полковник Петр Семенович Неживой настолько точно произвел расчет, что машина с находящимися в ней старшим лейтенантом и рядовым приземлилась в 200 метрах точно против смотровой трибуны. Над площадкой приземления прошла армада самолетов, оставив за собой в воздухе четкие цепочки парашютистов. Разлетелись в щепы все мишени, чудеса творили на полосе разведчики. Командующий был на высоте. Я тоже. По всему было видно, что американца мы достали. Закончился показ, как водится, банкетом. Перед банкетом я «по-тихому» принял доклад, что все живы, есть две небольшие травмы — при десантировании один «словил каблучок», второй растянул ногу. Оружие было разряжено, боеприпасы изъяты, имитация сработала на 100 процентов. Смею настаивать, что во всяких учениях и показах вот этот доклад является главным.
На банкете я нахально вручил каждому представителю американской делегации набор буклетов. Заинтересовались буквально все, включая маршала Язова. Тут выяснилось, что я дал маху, не поинтересовавшись: сколько же стоят такие ружья? А этот вопрос сыпался со всех сторон. Больше того, я не охотник, никогда в жизни не брал в руки охотничьего ружья и, соответственно, никогда не интересовался, сколько же оно, это ружье, стоит. Бухнул наудачу, взяв, на всякий случай, вилку пошире: от 15 до 100 тысяч долларов в зависимости от... От чего в зависимости, я, честно говоря, не знал. Что-нибудь, конечно, придумал бы, но договорить мне, к счастью, не дали. Американцы зачмокали, любуясь буклетами: «Да, да!»
Выпили за советские воздушно-десантные войска, выпили за тульских умельцев, выпили за дружбу советского и американского народов.
Пили часто, но очень помалу. Рюмочки на столе стояли микроскопические. Атмосфера в палатке царила дружественная, веселая, непринужденная. Чейни рассказывал разные смешные случаи, маршал Язов читал стихи: свои и чужие. Я первый раз столкнулся с министром в такой обстановке и [358] честно говоря, был поражен литературной эрудицией маршала. Командующий выразительно посмотрел на меня. В лазах у него читалось: «Ты чего? Скоро и банкет кончится!
Я достал футляр, который играл тонкой резьбой, как пасхальное яичко. Раскрыл его. Достал ножи, коротко рассказал историю воссоздания, технологию изготовления дамасской стали, назвал фамилии мастеров. В конце заявил, что, поскольку в ВДВ дарить ножи не принято, я могу только продать министру обороны США этот замечательный набор. Выдержал паузу, пока переводчик закончил переводить. Лица у американцев, а заодно и у маршала Язова, вытянулись. В глазах министра мелькнуло что-то похожее: «Ну, бизнесмен, погоди!» Возникла секундная заминка и неловкость. Я внес ясность: «Прошу пять центов! Дороговато, конечно, поэтому господин министр может и поторговаться!» Все захохотали. Но тут выяснилось, что я, сам того не желая, создал очередную неловкость. От купюр любого достоинства я решительно отказался, а мелочи у министра и его окружения не было. Один из помощников министра быстро сбегал на улицу и где-то там разыскал десятицентовую монету. Акт купли-продажи состоялся. Мы с Чейни пожали друг другу руки. Маршал Язов благоразумно запасся пятаком, и тут уже трудностей не было. Две монеты хранятся у меня дома. Это память. Память не столько об уже оставивших свои посты министрах, сколько о том, какие же были Воздушно-десантные войска. Что мы могли и умели. Не берусь судить, боялись ли нас, но уважать — уважали!
Расстались весьма тепло. Один камень с души свалился. Теперь можно было полностью сосредоточиться на подготовке к параду. Если на самой парадной площадке к тому времени ситуация стабилизировалась, тренировки пошли ритмично, с мелкими рабочими замечаниями, то обстановка вокруг нее медленно и уверенно накалялась. Нередки были оскорбления в адрес солдат и офицеров. Издевательские глумливые выкрики. Могли запустить какой-нибудь дрянью.
Подло это, мелко и мерзко беспредельно. Солдат — человек казенный. Сегодня парень учится, работает, в скверике с гитарой стоит, завтра его призвали, в строй поставили.
Придет время — демобилизуется, опять будет учиться или работать. Ну чего с ним, солдатом, который есть неотъемлемая частица того, что называется народ, какие-то счеты сводить? [359] Зачем его провоцировать? Ведь оскорбляется не только воинская честь, мужское достоинство! Главная мерзость состоит в том, что взрослые дяди и тети незаслуженно оскорбляют собственных детей. В связи с этими мелкими эксцессами резко сократилась возможность по стимулированию солдат походами в театры и на концерты. Продолжала глумиться блудливая пресса, настроение у всех было скверное, все чувствовали себя без вины виноватыми. Отдельные солдаты начинали коситься на офицеров: «Вы тут, мол, на добровольной основе создали что-то такое, чего общество не воспринимает, а нас ни за что, ни про что вместе с вами топчут».
На ночные тренировки колонны выходили по живому коридору оцепления. Для оцепления привлекалась дивизия имени Дзержинского, Таманская и Кантемировская дивизии. Оцепление сдерживало страсти, но все равно отдельные оскорбительные выкрики, вопли и визги раздавались.
После первой ночной тренировки я серьезно задумался Дело в том, что маршрут движения к Красной площади мои бронеколонн проходил по улице Петровка... Это старинная длинная, узкая улица, к тому же находящиеся на ней старые особняки к тому времени активнейшим образом реставрировались, восстанавливались и ремонтировались. Ремонтировались, как у нас водится: если идет ремонт, то вокруг дома, естественно, стоит забор, сужая и без того узкую проезжую часть, а вокруг забора — стихийно возникшая свалка Если какие-нибудь «ура-демократы» из числа «новых русских» возьмут на себя труд с помощью имеющихся на стройке подъемных механизмов сбросить на проезжую часть десяток-полтора блоков, я окажусь в мешке. Справа и слева — узкие, мало пригодные для маневрирования больших масс бронированной техники переулки.
Я доложил свои сомнения командующему ВДВ.
— Ты брось! Десятилетиями по тому маршруту дивизия ходила. Оцепление выставим, ничего не будет.
Но сомнения меня не оставляли. Я решил организовать превентивный маленький скандал, во избежание скандала большого, парадного. Береженого Бог бережет! Поэтому на очередном совещании командного состава, когда командующий Московским округом генерал-полковник Н. В. Калинин довел все указания и вознамерился узнать, кому что неясно, я задал невинный вопрос: «Товарищ командующий, на какой [360] передаче следует преодолевать граждан города-героя Москвы, если им вздумается лечь под гусеницы?»
Командующий взбеленился:
— Вы — генерал! Александр Иванович, я давно вас знаю и был о вас лучшего мнения. Что за чушь? Что за некоррекность? Задавать такие идиотские вопросы на служебном совещании!.. Садитесь!..
Я сел. В глазах находящихся на совещании генералов и офицеров бегали чертики, но в зале стояла гробовая тишина. Дурацкий вопрос вроде как повис в воздухе, получил достойный отпор. Воля, решительность и отсутствие сомнений были продемонстрированы, но... хе-хе. Через час после завершения, совещания ко мне примчались офицеры комендатуры и довели до меня изменения маршрута. Что и требовалось доказать. Теперь я шел в общем потоке по Тверской-Ямской с колокольчиком и никакие «каменные мешки» мне не угрожали. Совместными усилиями всех силовых структур порядок в дальнейшем был наведен и поддерживался до завершения парада. На последней ночной тренировке, правда, имел место один эксцесс, когда какой-то пьяный шизофреник, размахивая удостоверением депутата Верховного Совета РСФСР, пытался остановить колонну и прочитать проповедь. Милиционеры поступили гуманно. Заставили шизофреника обнять столб, прихватили кисти наручниками. Когда колонна прошла — отпустили.
Парад прошел ровно и оставил на душе тяжелый осадок. Обычной, привычной приподнятости не было. Несмотря на все принимаемые меры, улыбку можно было увидеть редко. Все мы — без малого десять тысяч человек и несколько сот единиц техники — явили собой нечто вроде заводной игрушки: завели, пустили, хочешь — не хочешь катись. Когда парад кончился, было одно ощущение — тяжелой усталости, как будто закончил не парад, а большую, грязную, неблагодарную, унизительную, непрестижную работу.
Я организовал погрузку в эшелоны рязанской брони, которая мирно проржавела под брезентами два месяца. Заниматься ею было некому, некогда, да и в тех условиях во избежание лишних разговоров — незачем, и отправился в родную Тулу.
Было ли ощущение, что парад последний? Нет, пожалуй! Было другое — не до конца осознанное понимание, что в государстве сломался какой-то главный опорный державный [361] стержень, и она, держава, пошла вразнос. Именно вразнос — стихийно, дико, непредсказуемо. Последствия грозились быть грандиозно-катастрофическими, далеко идущими. Государственный корабль несся без руля и ветрил в какую-то гигантскую черную дыру, и неопределенность предстоящих изменений, непонятно с каким знаком, вызывала безотчетную тоску. Держава уплывала из-под ног, переставала ощущаться за спиной, на глазах пропадало что-то такое: большое, надежное, основательное, на чем, собственно, зиждется и смысл жизни, и смысл службы.
|
| |
| |
| Славянович | Дата: Воскресенье, 21.08.2011, 20:36 | Сообщение # 34 |
|
Председатель СДР г.Локня
Группа: Администраторы
Сообщений: 285
Статус: в самоходе
| Предбурье
Тягостное ощущение какого-то надлома, возникшее на параде, не оставляло и при возвращении в родные пенаты. Более того, оно все время усиливалось. С воодушевлением воспринявшие перестройку люди за пять лет бесплодных попыток что-то перестроить морально устали, глубоко разочаровались как в самой идее, так и в ее прорабах. Номенклатурная тупорылость, партийная спесивость вперемешку с бледной немочью и организационным бессилием надоели всем. Всем уже было ясно, что из этого восьмиухого семиглаза (перестройки) ничего не получится, но неясно было, что же делать дальше. Эта неясность, неопределенность, безнадежность, тоска зеленая привели к всеобщему озлоблению, как следствие, росту преступлений на бытовой почве, росту самоубийств. Накоплению потенциала зла в обществе всемерно способствовали и межнациональные конфликты. Цена человеческой жизни стремительно падала, пока наконец не остановилась на уровне цены жизни обыкновенной дворняги. Убили, ну что ж делать, — погрустим пару минут и дальше. Жизнь (если это жизнь) продолжается во всем своем «великолепии». Дети начали привыкать к тому, что можно ходить в школу, переступая через труп. А это как раз то, что нам будет икаться на десятилетия вперед. И мины замедленного действия в детские души заложили мы. Им еще рваться и рваться.
Уровень жизни начал падать вниз. Общество вдруг стремительно начало раскалываться на три основные группы.
Умные, хитрые, предприимчивые подались в кооперацию.
Туповатые, но большие и сильные пошли их охранять или рэкетировать. А посредине осталась самая большая группа — умевших просто работать и не способных ни на первое, и на второе. [363]
Как всегда в смутные времена (откуда-то, как тараканы из щелей), вылезла масса всевозможных экстрасенсов, гипнотизеров, магов, чародеев, целителей и астрологов. Лечили словом, прикосновением, заговоренною водою. Вселяли бодрость духа очно и с экранов телевизоров. Составлялись астрологические прогнозы на будущее ближайшее и отдаленное. Сулились наводнения и землетрясения, оползни, пожары и другие кары небесные. Все это еще больше способствовало нарастанию в обществе неуверенности, тоски, озлобления. Чем-то надо было лечиться. Находить отдохновение хоть в чем-то. И вдруг выяснилось, что почти все стали верующими, полуверующими, четвертьверующими. Верить начали даже те, кому по штату верить не полагалось, — партийные работники всех рангов. Наряду с традиционными в Христа, Магомета, Будду, Иегову, наплодила, вдруг куча разных других мелких сектантских верований. По улицам заходили придурковатые на вид кришнаиты начали стремительно плодиться и размножаться белые и прочие братства. Естественно, как всегда в таких случаях каждый в своих верованиях был большим католиком, чем сам Папа Римский.
Другая, наиболее просвещенная часть публики наряду с верованиями начала плодить партии, фонды и общественные объединения.
Сплошь и рядом в этих партиях, фигурально выражаясь, было от 10 до 100 человек, а фонды составлялись одним своим основателем и почетным председателем, но названия все сплошь имели громкие с обязательным упоминанием словом «демократия». Коммунисты — за демократию; демократы — за демократию, охлократы — за демократию. Демократическая демократия, демос, демо... Партии, верования, астрологические выкладки и расчеты росли и множились, но к лучшему ничего не менялось, а это вело к новому и новому разочарованию, поголовному падению авторитетов, к вере в чудо, в «героя», в царя. И опять подспудно, конечно же, на другом уровне зашевелилась старая мысль: Царь — божество, предмет восхищения. От него — все хорошее на этой земле. Нам бы царя хорошего избрать или назначить — один черт, и сразу будет легче. Не совсем полегче, потому как при царе всегда есть бояре — сила темная, гнусная, стремящаяся божество от народа удалить. Но так было всегда — с этим ничего не поделаешь. [364]
На таком моральном фоне шли бесконечные мучительные и бесплодные поиски выхода из тупика. И шло интенсивное, наглое расшатывание устоев общества. Экраны кинотеатров и телевизоров наполнились ширпотребовской продукцией трех сортов: секс, насилие, мыльные оперы на сто серий и более. Такого же рода ядовитым варевом были наполнены многочисленные «чипки» и ларьки. На стихийно возникающих толкучих рынках стремительно росло количество предназначенных на продажу орденов и медалей, кителей и мундиров с орденскими планками, перед которыми по-хорошему должно шапку снимать. Матрешка-Горбачев, матрешка-Ельцин. Пока рубль чего-то стоил — торговали за рубли, потом вся эта торговля стремительно ушла в долларовую плоскость.
Наряду с нарастанием вала низкопробной литературы с прилавков стала исчезать классика, в немилость попали не только идеологизированные советские, но и совершенно безвинные в этом плане русские писатели и поэты.
Куда-то сгинула и пропала не только классическая, но и хорошая, я бы сказал, светская музыка. Низкопробные ритмы псевдо-рок-музыкантов с бездумными, зачастую матерными текстами заполонили эстраду. Те, кто пытался противостоять этому, в ком была искра божия и духовность, к кому не приставала эта липкая грязь, те просто и незамысловато уничтожались, как русский, русский до мозга костей поэт, композитор, певец Игорь Тальков.
На страну со скоростью цунами накатывал вал дерьма. А в это время ослепленные, отупевшие, ничего не забывшие, ничего не понявшие партийные божки сладострастно делили власть. Кормчий наш и архитектор Горбачев последовательно становился: лучшим немцем, лучшим евреем, лучшим американцем. Был лучшим везде, кроме собственной страды. В собственной стране он к тому времени стал просто Мишкой-меченым. Ничто не ново под луной. 2400 лет назад древнегреческий ученый Платон написал трактат о государстве. Прозорлив был Платон: «Ну, так давай рассмотрим, милый друг, каким образом возникает тирания... Когда во главе государства, где демократический строй и жажда свободы, доведется встать дурным виночерпиям, государство то сверх должного опьяняется свободой в неразбавленном виде, а своих должностных лиц карает, если те недостаточно снисходительны и не предоставляют всем полной [365] свободы... при таком порядке вещей учитель боится школьников, заискивает перед ними... Лошади и ослы привыкли здесь выступать важно и с полной свободой, напирая на встречных, если те не уступают дороги... душа граждан делается крайне чувствительной... все принудительное вызывает у них возмущение». А кончат они тем, что перестанут считаться даже с законами, «чтобы уже вообще ни у кого и ни в чем не было над ними власти...»
А армия? Этот институт государства, этот инструмент продолжения политики другими, насильственными средствами? Армию в этой обстановке не пинал только ленивый. На какое-то время слова «армия» и «тюрьма» стали синонимами, В рекордно короткие сроки усилиями средств массовой информации (особенно буйствовал в этом отношении «Огонек» Коротича) армия превратилась в средоточие всех мыслимых и немыслимых зол.
Отправной точкой послужило понуждение армии к выполнению не свойственных ей функций в Закавказье, Средней Азии. Ново ли само по себе это явление? Оказывается, нет. Откроем книгу А. И. Деникина «Путь русского офицера», записки, относящиеся к началу нашего века: «Задействование армии при подавлении беспорядков — преступление, ибо у армии специфическое предназначение — борьба с внешними врагами и соответствующее предназначению оружие и техника, да и психология, специфический менталитет это часть народа, и возложение на армию жандармских функций, на армию, связанную строгими правилами применения оружия, психологической неготовностью офицеров и солдат к такого рода деятельности, приводит только к одному — к озлобленности и тяжким и незаслуженным оскорблениям армии толпой». Армия растаскивала жаждущих вцепиться друг другу в глотку и визжащих при этом от сладострастия дураков. Дураки в свою очередь растаскивали имущество, оружие и технику армии, чтобы уж если убивать, то прямо сотнями. Армия сопротивлялась, противилась, а хор «демократически» настроенных журналистов лил ей за это на голову грязь ведрами: убийцы, жандармы, ублюдки, сволочи и еще круче. Буйствовало начетничество. Лозунги одного порядка: разрушить, добить, уничтожить, размазать, растереть. Атмосфера была проникнута злобой и ненавистью. Ни намека на созидание. Злоба и ненависть рождали в свою очередь самое бессовестное вранье, демагогию, популизм, [366] игру на самых низменных страстях. Исчез всякий намек на учет государственных интересов. Государственные интересы сделались немодными. Начисто утратилось понимание сущности армии как государственно-охранительного начала. Может быть, поэтому она и развалилась, страна?
Совершенно неслыханное, удивительное, полное незнание обществом взаимоотношений в армии, ее быта, нужд, чаяний, тревог стал благодатной почвой для рождения самых чудовищных мифов. Все то негативное, преступное, извращенное, что действительно имело место в армии, в общественном сознании возрастало во сто крат, обрастало душещипательными, душераздирающими подробностями, все больше и чаще заставляло содрогаться материнские сердца. Это был период расцвета экстремизма. Общество куда-то бежало, все более и более ускоряясь. Мчалось, не разбирая дороги, сломя голову: никто не желал и не хотел остановиться, отдышаться, задуматься: куда мы бежим, зачем мы бежим, и туда ли мы бежим? Бежим мы зимой или летом, днем или ночью, по асфальту или по луговине, на 3 километра или на тридцать три?.. А надо ли нам бежать? А может быть, идти, и не спеша?.. Может быть, вообще в другую страну?..
Отрицание мирного, естественного, эволюционного пути обновления страны, взаимная нетерпимость, озлобленность, тотально-фатальное нежелание думать и страстное, необоримое желание собирать сметану на политическом дерьме в самом начале создали тупик, который в конце неминуемо должен был привести к краху государственности.
Самые лучшие, самые лояльные советские люди относились к армии равнодушно. Основная же масса перепуганно-лукавых граждан начала относиться к армии с пренебрежительным презрением: солдафоны, военщина, маскируя за этим презрением боязнь физических, моральных нагрузок, экстремальных ситуаций. Общество прониклось идеями пацифизма и забыло известную истину, что кто не хочет кормить свою армию, будет кормить армию неприятеля.
Еще одна общеизвестная истина состоит в том, что в сельском хозяйстве, в футболе и в военном строительстве у нас понимают все. И что ни дальше человек стоит от сельского хозяйства или военного строительства, тем больше, тоньше и глубже «разбирается» в них. Прогресс, культура, гуманитарные науки якобы сделали войну невозможной, а коль скоро [367] это так, все хором заговорили о маленькой, экономичной, профессиональной армии. В такой стране, как Россия, армия просто не может быть маленькой. Профессиональная армия не может быть экономичной. Достаточно сказать, что чисто профессиональных армий в мире две — США и Великобритании. Даже такие высокоразвитые страны, как Франция и Германия, осуществляют смешанное комплектование вооруженных сил. Но это все неважно, это мелкие частности — это трудности военных.
Народные депутаты, потворствуя популистским настроениям, победно объявляли о своих достижениях, выводя за скобки армейской службы все новые и новые категории граждан. В заклеванной, затюканной, обильно политой грязью армии катастрофически сокращалось количество солдат, а у оставшихся неудержимо на глазах падал интеллектуальный уровень.
По существовавшему законодательству, молодых людей с одной-двумя судимостями (за хулиганство, например) призывали в военно-строительные части, чем обеспечивали в них полный беспредел и прочно закрепили за ними название стройбанды. Нет предела совершенству — нардепы подсуетились, и юноши (с явно выраженными качествами урок) потекли и в Сухопутные войска, в ВВС и даже в ВДВ. Армия на глазах превращалась в рабоче-крестьянскую. А коль скоро это так, тем больше оснований было ее бить дальше.
Все попытки вступить в дискуссию, попробовать разобраться приводили к ситуации, изложенной в известной байке:
Крошка сын пришел к отцу, и спросила кроха: «Что такое критика сверху и что такое критика снизу?».
Папаня усмехнулся: «Бери кружку воды и ступай под балкон. Готов?» — «Готов».
Родитель окатил чадо с балкона ведром воды.
«Вот это, сынок, — сказал он, — критика сверху. А теперь лей на меня».
Подброшенная детской рукой жиденькая струя из кружки не долетела и обрушилась снова на мальчишку.
«А вот это — критика снизу», — констатировал мудрый папа.
Что есть критика и что есть критиканство?
Критика — это когда вам вразумительно и толково указывают на ваши ошибки и предлагают пути устранения. При этом допустима и даже необходима дискуссия, как средство [368] окончательного определения истины. А критиканство — это когда вам говорят: «Вы козлы!». — Извините, почему?
— Козлы, козлы, козлы!
— Да почему же?
— Козлы, и все! У-у-у! Такие козлища!
Позвольте! Давайте разберемся. Армия не снимает с себя ответственности за воспитание своих солдат, но в ее ряды приходят дееспособные 18-летние парни, которые согласно законодательству могут жениться, при выборах в любой орган обладают правом голоса. Другими словами, по всем признакам — полноправные граждане. До 18 лет их воспитывают детский сад, школа, ПТУ, техникум, папа с мамой, дедушка с бабушкой, улица. Во всех звеньях этой цепи воспитание безупречное или хотя бы удовлетворительное?.. Нет. Значит, беды армии в известной степени — и беды общества. Значит, армия изначально получает порочный материал для воспитания. Значит, «малины» и подворотни перетягивают и формируют моральный облик молодого человека, весьма и весьма далекий от морального облика строителя коммунизма. Значит, надо объединять усилия общества и армии, чтобы в конечном счете получить не номинального, а истинного гражданина. — «Смотрите на него! Он оправдывается!»
— Бездельники, дармоеды, офицерье, — это реакция тех, кто поглупее. Те, кто поумнее, снисходительно-презрительно-высокомерно в дискуссию не вступают и зачастую пытаются смотреть сверху вниз:
— О чем это он там мн-э-э-э! Давайте поговорим, если угодно, о чем-нибудь более близком и приятном, о парадном шествии демократии по нашей земле, например.
На таком тягостном фоне не мог не падать престиж воинской службы. Упал конкурс в военное училище, шло повсеместное нарастание тоски, неуверенности в офицерской среде. Масса вопросов нарастала — ответов на них не было, Этот внутренний дискомфорт, эта душевная неуравновешенность одних понуждали оставлять армейские ряды, другие пытались скрыть эту тоску за грубостью, хамством. Общественное мнение и пресса формировали образ офицера в глазах солдата как злобного солдафона-садиста и понуждали солдата с первых часов и дней пребывания в армии оказывать офицеру (очень часто) неспровоцированное противодействие, [369] часто коллективное. Офицер, получив в свое распоряжение подборку «диких мустангов», не всегда правильно оценивал ситуацию, у него складывалось неверное представление о моральных качествах своих подчиненных; флюиды зла поляризовались, обретали жесткие формы и, таким образом, на глазах, в рамках одной системы формировались два мира, живущих в силу сложившихся обстоятельств вместе, но недоступных друг другу.
В обществе все более и более нарастали тенденции горячего сочувствия к солдату и равнодушия, презрения, зачастую ненависти к офицеру. А основа всякой армии — офицер, офицерский корпус. Есть в армии державы офицеры, и она, армия, легко и быстро нарастит мышечную массу до любых необходимых размеров. Нет — и армии нет, а следовательно, и державы, ибо вооруженная толпа, не скрепленная волей офицера, не обученная и не пронизанная железной дисциплиной всего-навсего сброд, который легко будет разогнан. Офицер оказался предоставлен сам себе во всех без исключения вопросах. В таких, например, на тот период очень актуальных: война, конфликт. Присяга и нелегкая несут тебя в какую-нибудь малоуютную южную республику. Что делать с семьей, куда девать детей, как жить на два дома, как переслать деньги? Что будет с твоей семьей, если тебе оторвет руку?.. А если голову?.. Отсутствие элементарной социальной защищенности всегда действовало угнетающе. Когда ты остаешься один на один со своими трудностями, сразу возникает вопрос: а где государство? Где она, та, воспетая в песнях: «Широка страна моя родная... где так вольно дышит человек»?.. И где ощущение хозяина в «необъятной родине своей»?.. Когда ты уносишься в неведомую даль, оставив жену и детей на какой-нибудь поднанятой квартирке с удобствами на улице, без дров, угля и с сотней рублей на семечки, храброму россу явно не до веселья, а следовательно, вероятность услышать гром победы ничтожно. Офицер должен чувствовать у себя за спиной державу и твердо знать: словишь пулю в лоб — держава о твоей семье позаботится, пропасть не даст, дети нищими и сопливыми ходить не будут. Ногу оторвет — держава тебе новую сделает, не лучше прежней, но жить будет можно. В плен попадешь — выкупит, выкрадет, обменяет, короче, во всех случаях жизни в беде не оставит. При таких взаимоотношениях офицерского корпуса с государством государство такое победить невозможно.
Но то все были цветочки, ягодки — они пойдут позже. А пока я завершал третий год командования дивизией, написал рапорт о поступлении в Академию Генерального штаба. Препятствий, казалось, никаких. Офицеры в дивизии меня понимают, я — офицеров. Дивизия являет собой прекрасно отлаженный механизм. Командовать ею легко и приятно. Прямо отличник боевой и политической подготовки. Таким только в Академии ГШ и место. Но получилось иначе. В конце января 1991 года командующий ВДВ генерал-полковник В. А. Ачалов собрал на оперативный сбор командиров дивизий и бригад. Собрать-то собрал, но ему уже было не до сбора. Как выяснилось чуть позже, цель была одна: объявить о серьезнейших кадровых перестановках в Министерстве обороны и воздушно-десантных войсках. В. А. Ачалов довел, что он назначен заместителем министра обороны СССР, командующим ВДВ назначается генерал-майор П. С. Грачев. Но затем неожиданно поднял меня и хорошего моего старинного приятеля, командира 104-й воздушно-десантной дивизии генерал-майора В. А. Сорокина и объявил, что отныне я заместитель командующего ВДВ по боевой подготовке и вузам, а Сорокин — заместитель командующего по воздушно-десантной подготовке. Мы оба намеревались в этом году поступать в Академию Генерального штаба. С нами никто не беседовал, нас никто не информировал о готовящемся решении. Это было то, что называется снег на голову. Поэтому мы в один голос воскликнули: «А академия?!»
Ачалов деланно возмутился: «Вы только посмотрите на них! Заместитель министра обороны доводит о назначении двух генерал-майоров на генерал-лейтенантские должности, на должности заместителей командующего ВДВ, а они о какой-то академии лепечут! Чего вас учить — и так ученые! Разговоры прекратить — поезжайте и готовьтесь к сдаче дивизии. Приказ будет на днях. А уж кому очень хочется учиться год-два послужите — потом поступите, возраст позволяет. Все! Решение обжалованию не подлежит».
Приказ действительно вскоре подоспел. Я сдал дивизию своему однокашнику по академии имени Фрунзе полковнику А. П. Колмакову, офицеру умному и тонкому, во многом схожему со мной и по характеру. Последнее обстоятельство очень важно. Меняя командиров полков, дивизий, надо всегда помнить, что за ними стоят коллективы, настроенные на определенный лад. Поэтому в оптимальном варианте желательно подбирать командиров либо вообще схожих по характеру, [371] либо имеющих непринципиальные различия. Худо, когда после холерика приходит флегматик, и еще хуже, когда наоборот. Тогда дивизии гарантирована многомесячная тряска, разлад всего и вся, перестройка, подстройка, надстройка. Я за дивизию был спокоен.
С первых дней в новой должности мне пришлось столкнуться с массой не предусмотренных никакими уставами и никакими наставлениями трудностей. Соединения и части воздушно-десантных войск дислоцировались на территории девяти союзных республик. А в них стремительно, на глазах нарастали центробежные сепаратистские настроения. А у меня на территории этих республик — полигоны, танкодромы, стрельбища. И все они на территориях под какой-нибудь местной властью, которая вдруг единодушно выкатила губешку и дружно начала рассматривать любые плановые мероприятия на полигонах как проявление имперских амбиций и демонстрацию силы. Достигнуть какой-либо договоренности стало практически невозможно. Достигать стало не с кем. Все местные «бугры» и «бугорки» от разговоров уходили, оставляя вместо себя третьих, пятых, восемнадцатых заместителей. Те в ответ на любой вопрос только разводили руками. Вдруг пробудилось несусветное количество экологов, которые довели свою кипучую деятельность до заоблачных высот, до высшей степени абсурда. Вдруг обнаружились всевозможные свалки и захоронения, от захоронения кольчуг времен Иоанна Грозного до списанной вчера ГАЗ-66. Посыпались требования все это ликвидировать и убрать в беспримерно короткие сроки, а потом и штрафные санкции: плати, плати, плати — вы Министерство обороны, вы, военные, богатые. То бобра обидели — плати, то Наш Заяц на вашем чертовом полигоне заблудился — плати. Образовалась масса решений о создании государственных заповедников, о выделении гражданам садово-огородных участков, о создании санитарных зон. Все эти разношерстные решения объединяло одно — в них так или иначе фигурировали полигоны.
В свете принятых Верховным Советом решений по армии и сформированного средствами массовой информации умонастроения в обществе резко снизилось количество призывников. Качество их тоже снизилось. Мало того, вяло-текущий процесс дезертирства представителей разных народов и народностей после вильнюсских событий [372] января 1991 года превратился в обвал! Начался массовый исход из советских вооруженных сил сначала литовцев, латышей, армян, азербайджанцев, чеченцев, а несколько позже, глядя на них, раскачались и тронулись «до ридной хаты» и украинцы. Катастрофически упало финансирование вооруженных сил вообще и боевой подготовки в частности. На нее и так всегда копейки выделялись, а здесь и совсем худо стало. Создаваемая десятилетиями система сыпалась и рушилась на глазах. Все чувствовали себя неуверенно, скованно, из-под ног уходила привычная почва. Развернувшаяся в стране предвыборная президентская кампания тоже что-то оптимизма не внушала. Шайка соискателей лавров первого президента свободной России занималась с экранов телевизоров ритуальными заклинаниями, уверениями, обещаниями. Если их всех послушать, то каждый из них обещал России прямую дорогу в рай. Там было все — «на Россию свети солнце» и «с нами Бог», «вперед... к светлому прошлому», «верьте мне, люди». Корифеи экономической науки тягали друг друга за парики, организовав азартные теоретические гонки под девизом «Кто за меньшее количество дней сделает Россию Третьим Римом». Со страниц их программ проглядывал светлый лик революции. Они все вдруг Дружно забыли, что, во-первых, революция это всегда нехорошо и всегда чревато негативными последствиями. И, во-вторых, свои мантии и парики академиков, профессоров и докторов они получили, загнав до смерти клячу политэкономии социализма. Три дня, пять дней, сто дней... Александр Исаевич Солженицын сказал в тот период, что даже за 500 дней Россию можно только довалить. Кстати, к его статье «Как нам обустроить Россию» все, включая претендентов на президентский пост, отнеслись снисходительно: «Блажит вермонтский отшельник! Прожектерствует! Что с него возьмешь — Нобелевский лауреат». Как говорят одесские евреи, желая кому-то зла: «Чтоб ты жил в интересное время!»
Из этого «интересного» периода врезались в память три события: визит французской военной делегации во главе с командиром 81-й воздушно-десантной дивизии дивизионным генералом де Курежем, посещение кандидатом в президенты государства Российского Б. Н. Ельциным полигона Тульской воздушно-десантной дивизии и визит в эту же дивизию [373] председателя объединенного комитета начальников штабов вооруженных сил США четырехзвездного генерала Колина Пауэлла.
Запомнились все эти три разноплановые встречи потому, что организовывать и проводить их было поручено мне.
Французы прилетели в конце апреля. Готовясь к этой встрече, я тщательно изучил справку по каждому из входящих в делегацию генералов и офицеров. Справка, кстати, не шпионская, а нормальная, армейская, и прислали ее сами французы. Из справки следовало, что командиру дивизии 58 лет, следующему с ним начальнику училища 54 года. Из чего у меня сложилось превратное впечатление о гостях с берегов Сены. Мне представлялись грузноватые, лысоватые, пожилые, подержанные генералы. При встрече на аэродроме в Домодедове я был приятно удивлен. По трапу легко и непринужденно сошли два генерала. Оба сухие, стройные, никаких признаков живота. По всему видно — оба в прекрасной форме. 54-летний начальник училища смотрится лет на 47-49, а 58-летний командир дивизии — еще моложе.
Программа посещения была рассчитана на пять дней. Запомнились простота, легкость, непосредственность, неприхотливость французов.
— Вместе прыгать будем?
— Никаких проблем!
— Предупреждаю: на площадке грязно!
— Ну о чем вы говорите, мы же солдаты.
На свет извлекается камуфлированная полевая форма, здесь же в приспособленном помещении все весело и в темпе переодеваются. Мы знакомим их с парашютами. Они удивляются: «Странные парашюты».
— Почему странные?
У них, оказывается, основной парашют крепится спереди, а запасной — сзади. У нас — наоборот. Потому для французов и странные...
— Ну ничего, — сказали они, — прыгнем на этих странныхпарашютах!
Прыгнули все до единого. Даже прибывший за полчаса до прыжков их военный атташе. Все, как поросята, вывалялись в грязи. И опять ничего. Что могли, очистили, остальное — высохнет, ототрем.
— Стрелять вместе будем?
— Никаких проблем. [374] Никогда не видели такого гранатомета, но — ничего, разберемся, мы же профессионалы.
Разобрались, отстреляли все до одного, отстреляли метко, и все это весело, и все это легко, непринужденно и с улыбкой. А еще они пели, где только можно. Запевал командир дивизии. Песни о героях-рыцарях средних веков; песни времен колониальных войн, восхваляющие доблесть и мужество французского солдата; песни времен французского Сопротивления. Особенно запомнилась песня о солдате, умирающем в алжирской пустыне за Францию. В предсмертном горячечном бреду к нему является благословляющая его мать. Основная тема песни: Франция и Мать, Мать и Франция, Франция-Мать.
Они знали совершенно потрясающее количество песен. Все их песни — только патриотического содержания, и они их очень здорово пели. Не могло быть импровизации, чтобы так петь, надо петь постоянно. Армия, офицеры которой знают такое количество патриотических песен, армия, в которой запевает командир единственной во Франции воздушно-десантной дивизии, — это сильная армия глубоко уважающего себя государства.
— А еще я их расспрашивал, тоже где только можно: о службе, о быте, о взаимоотношениях, о порядках и услышал много простого и мудрого. Почему, например, атташе, вышедший из машины в парадной форме, уже через полчаса вместе с нами летел в грязь. Оказывается, если ты хочешь стать офицером Франции, в числе прочих тестовых испытаний тебе предстоит совершить три прыжка с парашютом. Доказать наличие у тебя воли, мужества, способности хладнокровно действовать в экстремальных ситуациях. Потом можешь не прыгать — твое дело. Но если ты не совершишь этих обязательных тестовых прыжков, ты не станешь офицером. Поэтому все офицеры французских вооруженных сил независимо от воинской специальности — десантники. Может, кто и поневоле, но все. Все должности во Франции разделены на разряды. Такие тяжелые, как командир роты и Командир полка, — служба два года, есть более. Если 1 января 1990 года ты стал командиром полка, то уже в этот день ты можешь быть твердо уверен, что 1 января 1992 года ты им не будешь. Куда ты уйдешь: вверх, вниз, по горизонтали — будет зависеть от тебя. Но ровно через два года ты уйдешь.
Генерал во Франции служит до 60 лет. И будет уволен в запас точно в день своего рождения. Если ты не просто генерал, [375] а генерал-ученый, тебе сохранят денежное содержание, ты снимешь китель, наденешь пиджак и будешь выполнять ту же научную работу.
Диплом на право командования полком вручает командиру полка лично президент, на церемонию приема и передачи дел и должности по традиции собираются все офицеры и генералы, кто в разное время командовал этим полком, независимо от того, как высока его нынешняя должность. Неявка на такого рода мероприятие рассматривается как признак крайне дурного тона. Церемония длится около трех часов. Она длинная, сложная и красивая. Завершается церемония банкетом. Я спросил: «А сколько человек? 50 — 70?»
— Нет, 600 — 800, иногда более 1000.
— А за чей счет?
— За счет муниципалитета.
— И как он, муниципалитет, к этому относится?
— Великолепно! Во-первых, люди действительно с огромным уважением относятся к армии и гордятся частью, которая находится на их территории. Во-вторых, если даже мэр и муниципалитет нарушат эту освященную веками традицию, в политическом плане они покойники. Это будут помнить им до конца дней. Они не патриоты, они не любят Францию, ибо не любят ее армию. Такие люди не могут стоять у кормила любой власти. И вот когда из рук президента ты получил диплом, заслуженные генералы сказали тебе прочувствованные напутственные речи, сотни людей подняли фужеры за твое здоровье и успех, мэр и другие официальные лица выразили надежду в том, что полк станет еще лучше, — попробуй тут плохо этим полком командовать.
За основу оплаты труда военнослужащего берется средний прожиточный минимум, не минимальный, как у нас, а именно средний, и средний французский. Вводится ряд коэффициентов, зависящих от должности и звания, и над всей этой суммой сразу же воздвигается 80-процентная надбавка. Опять-таки не так, как у нас. Исчисление идет не снизу вверх (если ты будешь себя хорошо вести, мы тебе дадим в конце года ЕДВ — единовременное денежное вознаграждение), а сверху вниз, т.е. при образцовой службе ты имеешь возможность получить 185 процентов. Но это — при образцовой. Никто никого не уговаривает. Подсчет осуществляется ежемесячно. Ты плохо отстрелял — от твоей «надстройки» [376] откусили 15 процентов; ты плохо отводил — еще 15 процентов; неудовлетворительно нес службу в наряде — еще 5 процентов; напился и учинил дебош — тут в зависимости от обстоятельств можно поплатиться 25 — 50 процентами. В общем, гуляй и бездельничай, рванина, но все за твой счет. Если ты в сумме «нашалил» на 90 процентов, то с тебя взыщут в этом месяце 85, пять перейдут на следующий месяц; то есть тебя не опустят ниже среднего прожиточного минимума. Общественное мнение в части постоянно настроено таким образом, что над таким «шалуном» потешаются его товарищи, его «пилит» родная жена, на него укоризненно смотрят соседи. Альтернатива у него невелика — или надо уходить из армии, или срочно уходить, как минимум, в «золотую середину».
— А неуставные взаимоотношения во Франции есть? — поинтересовался я.
— Что такое неуставные взаимоотношения?Я объяснил.
— А, нет!.. — последовал ответ. — Один полк укомплектован полностью контрактниками-профессионалами. Второй — солдатами срочной службы, третий — смешанный. Срочник служит год. Из этого года его три месяца учат в училище, девять месяцев — сама служба. Общественное мнение создано таким образом, что контрактник-профессионал, ударивший, оскорбивший или иным способом обидевший срочника, становится чем-то вроде прокаженного. Его сторонятся, ему не подают руки, на него смотрят с презрением и осуждением. Кроме того, его весьма и весьма ощутимо покарают в финансовом отношении. На таком фоне, прежде чем кого-то ударить, десять раз подумаешь, а если ударишь, то потом сто раз кулак себе отгрызешь.
— А религия?
— А что религия? Веруй в кого хочешь, но за забором. Пять дней в неделю ты на службе, ты солдат, ты гражданин со свободой совести, но держи свою совесть при себе. В субботу-воскресенье молись, крестись, хоть лоб разбей; но в понедельник ты опять на службе и ты опять солдат.
Все взаимоотношения в армии построены на уважении к личности, на почитании герба, флага, гимна. И это не просто слова. У каждого командира дивизии есть служебная резиденция. Он приступил к исполнению служебных обязанностей — и под звуки гимна страны на флагшток взмывает государственный флаг Франции. Он закончил служебный день — опять гимн, [377] но флаг соскользнул с флагштока. Попробуй в таких антисанитарных» условиях напиться на службе и потихоньку улизнуть. И у нас, и во Франции курсант, заканчивая училище, твердо знает, что он будет командиром взвода. Он предполагагает, что когда-то, станет командиром роты, батальона, но это будет когда-то потом, не скоро, поэтому все учатся избирательно, пропуская мимо ушей всевозможные премудрости командования этой самой ротой и батальоном. Выпускнику любого военного училища в СССР (а позже в России) гарантировано, при известном качестве, естественно, прохождение от командира взвода до командира батальона. Но весь этот путь ты пройдешь (если пройдешь) на раз и навсегда полученном багаже знаний, набивая на тех же самых местах бесчисленное количество раз набитые твоими предшественниками шишки. А французы взяли и предельно упростили этот болезненный процесс. Аттестовали тебя на должность командира роты — в училище на переподготовку; на начальника штаба командира батальона — в училище на переподготовку. В течение 1,5-2 месяцев тебе дадут полный объем знаний по твоей конкретной должности. Ты сдашь массу экзаменов и зачетов, и дальше уже можно набить шишку только по собственной тупорылости. Период становления в должности существенно сокращается, болезненность этого процесса сводится практически к нулю и, соответственно, к нулю же сводится количество брака. По-видимому, исходят из известного выражения: «Медведей же учат на велосипеде кататься». Приятное оставили впечатление французы: раскрепощенные, свободные, высокопрофессиональные, высокопатриотичные, служащие за совесть офицеры Государства, в основе организации которого лежит здравый смысл.
Задача по встрече в Туле кандидата в президенты России Б. Н. Ельцина родилась, я бы сказал, спонтанно. Буквально за считанные дни до 31 мая (даты визита) я получил такую задачу от командующего ВДВ генерала Грачева. Собственно, ехал Борис Николаевич не персонально в дивизию, ехал в Тулу. Элементом этой поездки было посещение полигона. Я прибыл в родной, можно сказать, город. Легко и просто состыковал планы с секретарем обкома и председателем облисполкома. Возникло одно недоразумение. Юрий Иванович Литвинцев — первый секретарь обкома — полагал встретить гостя в Тульском аэропорту. Я ему доказывал, что хотя [378] длина взлетно-посадочной полосы позволяет, но она, полоса, горбатая, и длиннофюзеляжные самолеты на нее сажать нельзя ввиду существующей опасности катастрофы.
— Ничего, ничего, примем, — сказал секретарь. — Мои специалисты, — Юрий Иванович сделал ударение на последнем слове, — считают, что можно. — Ну, сумеете принять — так принимайте. Но летуны плюнули на выкладки «специалистов» Литвинцева и сажать ТУ-154 в Туле отказались, посадили в Калуге. От Калуги до Тулы почти 100 километров. Пока встретили, пока доехали, что-то случилось с позвоночником Бориса Николаевича. Им занялась медицина. График встречи «посыпался» с самого начала. Разошлись обиженные, прождавшие более 1,5 часов директора тульских оборонных заводов. Кто-то еще по-крупному обиделся, кажется, преподаватели вузов, точно не помню. Все было не так и не то, но на полигон будущего президента командующий ВДВ Грачев привез в точно установленное время.
Дивизия легко и непринужденно продемонстрировала все, что умела, и даже неско
|
| |
| |
| Славянович | Дата: Воскресенье, 21.08.2011, 20:36 | Сообщение # 35 |
|
Председатель СДР г.Локня
Группа: Администраторы
Сообщений: 285
Статус: в самоходе
| Александр Петрович Колмаков командовать умел. Я при всем этом действе являл собой нечто среднее между режиссером-постановщиком, главным военным советником, распорядителем-церемониймейстером, комендантом района и городовым. На основании расчета, произведенного безукоризненным, непревзойденным мастером своего дела, заместителем командующего дивизии по воздушно-десантной подготовке полковником Петром Семеновичем Неживым, боевая машина с десантировавшимся внутри ее экипажем приземлилась метрах в 250 прямо перед смотровой трибуной. Лейтенант и сержант в считанные секунды расшвартовали, завели и двинулись к трибуне для доклада.
Борис Николаевич поманил пальцем Главного Носителя Кейса. Носитель извлек из дипломата и передал ему двое часов. Борис Николаевич немного подумал, снял с руки и положил в карман пиджака свои собственные часы. На их место надел одни из поданных Главным Носителем. Когда запыхавшийся лейтенант доложил: «Товарищ... — лейтенант замялся, — кандидат в президенты России, экипаж...», Борис Николаевич отстегнул с руки часы и прочувствованно вручил их лейтенанту: «Сынок, спасибо, от себя, свои». Достал из кармана брюк вторые, точно такие же, и вручил их сержанту [379] с благодарностью. Надо полагать, что лейтенант с сержантом так и ушли в полной уверенности, что кандидаты в президенты имеют минимум по двое одинаковых часов — одни на руке, другие в кармане.
Борис Николаевич вернул часы из кармана пиджака на надлежащее место, и все поехали на новую смотровую точку, в конце показных, занятий прошла примерно 20-минутная встреча с воинами-десантниками. Солдаты, младшие офицеры молча пялили глаза — не каждый день, чай, можно увидеть кандидата в президенты. Борис Николаевич говорил что-то о крутом возрождении России, о том, что в России должна быть русская армия, в которой должны служить русские солдаты и офицеры. Ему бы сказать российские, но он почему-то сказал русские. Майор, замполит батальона, кинулся выяснять, что же делать, если комбат — украинец, зам. — белорус, он, замполит, — русский, а зам. по вооружению — немец. Борис Николаевич досадливо отмахнулся от навязчивого замполита: «Разберемся!» — и объявил о том, что намерен подарить славной Тульской дивизии 500 квартир. Публика отреагировала довольно-таки жидкими аплодисментами. Цену предвыборных обещаний все уже знали. Борис Николаевич, по-видимому, ожидал более бурного проявления эмоций. Такое отсутствие энтузиазма его покоробило. Он недовольно насупился. Командующий поспешил закрыть встречу.
Как я уже неоднократно говорил: «веселие Руси есть пити» — многовековую традицию нарушать не стали, и вся кавалькада устремилась за бражный стол. Количество посадочных мест мне было точно известно, посему я, как комендант и городовой, железной рукой отсчитал восемнадцать душ, не считая охраны, а остальных приказал никого не пускать. В числе отсеченных оказались такой видный политический деятель, как В. П. Баранников, и личный доктор Бориса Николаевича. Возник легкий дипломатический скандал, из которого вышли посредством двух приставных стульев. Прибыв к стоящему на берегу пруда охотничьему домику, Борис Николаевич заявил, что везде, где только позволяет возможность, он купается в холодной воде. Быстренько разоблачился и в чем мама родила полез в пруд. С ним вместе, в таком же виде, полез начальник охраны А. В. Коржаков. Официантки и поварихи, прильнувшие носами к стеклу выходящей окнами на пруд кухни, блызнули в глубь помещения. Борис Николаевич с Александром Васильевичем, освежившись и завернувшись в простыни, проследовали [380] в банкетный зал. Ельцина сопровождали командующий, комдив и другие официальные лица. Я, как находящийся при исполнении, остался на улице. Патруль (лейтенант и два солдата, вооруженные автоматами) прогуливался по периметру стоянки для машин. Такой же патруль прохаживался по дамбе пруда. Оставшаяся не у дел охрана Ельцина в количестве семи человек закрутилась вокруг меня:
— Это кто такие?
— Патрули!
— А патроны есть?
— А как же!
— А по нам?
— Вы что, головкой ударились, вы же гости!
— А... тогда ладно!
Охрана нырнула в подвал и молодецки в течение получаса, по докладу зам по тылу дивизии подполковника П.А.Ярославцева, «уговорила» семь бутылок водки на семерых.
Величество должны мы уберечь
От всяческих ему не нужных встреч,
Ох, рано встает охрана...
Минут через сорок банкет был завершен. Все, что налито, было выпито. Все вышли на свежий воздух в состоянии, когда чувствуешь, что любишь и уважаешь весь мир и ответно любим и уважаем всеми. На 700 метрах квртеж трижды останавливался для того, чтоб все еще и еще раз простились Друг с другом и заверили друг друга в вечной дружбе и любви. Теплая такая, неформальная получилась встреча. Потом были выборы, и Борис Николаевич Ельцин стал первым президентом России, а командующий ВДВ генерал-лейтенант П. С. Грачев — одним из самых теплых и задушевных друзей президента, одним из самых верных и преданных ему лично соратников, министром обороны России. Поистине «Веселие Руси есть пити» — вечная формула успеха.
И еще один визит следует помянуть. Июль. Председатель объединенного комитета начальников штабов вооруженных сил США Колин Пауэлл прибыл в СССР. В плане его визита было посещение Тульской воздушно-десантной дивизии. Все, как всегда, за исключением: Пауэлл вот-вот подлетит, а ветер 9-10 метров в секунду, порывами до двенадцати. Я докладываю командующему ВДВ генералу Грачеву, что прыгать нельзя. Командующий со мной то согласен, то не согласен. Он сомневается, я настаиваю, упирая на то, что американцы американцами, [381] а ноги попереломаем свои, русские. Гостеприимство гостеприимством, но не до такой же степени. Командующий согласен. Я прошу разрешения отдать соответствующие указания. Командующий уточняет: «А самолеты в воздухе?» — Самолеты в воздухе, но ничего страшного, посадим. Командующий внезапно и резко меняет решение: «Десантировать! Нытье прекратить! Пусть видят, что могут советские десантники. Выполнять!» Колин Пауэлл и сопровождающие его генералы и офицеры на смотровой трибуне. Самолеты гудят где-то за лесом, их не видно. Чтобы при таком ветре угодить на площадку приземления, приходится десантировать людей очень далеко. Пошли! Волны камикадзе поневоле наплывают на площадку приземления, со страшной скоростью врезаются в землю, катятся кубарем, гасят купола друг другу, освобождаются от подвесных систем и атакуют. Атакуют свирепо и неукротимо. Это понятно, если тебя так приложат о землю — сразу стервенеешь, по себе знаю. «Четырехзвездный» американский генерал в это время мечется по трибуне и повторяет: «Что вы делаете?» И это почему-то больнее всего. Чертов американец, гость все-таки. Сидел бы себе спокойно, смотрел бы хладнокровно, как русские гладиаторы ломают ноги. Глядишь бы, и ненависть к империализму росла и крепла. Но он человек, он генерал, он знает цену жизни и крови, у него есть совесть, поэтому он мечется и повторяет: «Что вы делаете?» И от этого не только больно, но и нестерпимо стыдно. Результат этой демонстрации возможностей — один проломленный череп (впоследствии покойник), восемь поломанных ног, три руки, одна ключица. Все остальные в той или иной степени ободраны. За что мы любим десантные войска?.. Я не сентиментален, пожалуй, не впечатлителен, насмотрелся в жизни всякого. Добрую половину из этого всякого был бы счастлив больше не видеть, но у меня почему-то до сих пор в ушах звенит вопрос американского генерала Колина Пауэлла: «Что вы делаете?..».
|
| |
| |
| Славянович | Дата: Воскресенье, 21.08.2011, 20:37 | Сообщение # 36 |
|
Председатель СДР г.Локня
Группа: Администраторы
Сообщений: 285
Статус: в самоходе
| Спектакль назывался «путч»
В 1991 году я впервые за много лет сподобился попасть в отпуск в августе. Планы были грандиозные. Как раз получил участок земли и впервые в жизни захотел что-то посадить, вырастить, благоустроить. Так и решил: съезжу к матери дней на 10 — 12, а уж потом, ни на что не отвлекаясь, займусь только участком. Солнце, воздух, вода, физический труд — словом, все по полной программе.
15 августа я приехал в Тулу, где у меня была квартира. Весь следующий день посвятил детальному планированию предстоящей работы. 17-го с утра хотел было приступить к выполнению, но потом, как все православные христиане, отложил до понедельника.
17 августа в 16.00 раздался телефонный звонок. На проводе — командир 106-й воздушно-десантной дивизии полковник А.П.Колмаков.
— Вас срочно вызывает командующий.
— Во-первых, я в отпуске, во-вторых, куда вызывает, к телефону или в Москву?
— К телефону и срочно!
— Ну, присылай машину.
Разговор с командующим ВДВ генерал-лейтенантом Грачевым был недолгим и маловразумительным. Мне было приказано прервать отпуск и возглавить оперативную группу, привести Тульскую дивизию в готовность к действиям по «южному варианту».
Итак, задачу я получил совершенно неопределенную. Попробовал выяснить, куда ж все-таки предстоит лететь, но Грачев лишь пообещал: «Будет уточнено позже». Мы с комдивом отдали необходимые распоряжения. Полки и отдельные части пришли в движение. Проблем особых не было. Налетались [383] мы достаточно: все уже так было отточено, что момента команды и до первого взлета проходило не более 7 часов. Естественно, пытались гадать, куда же нас понесет на этот раз. Узнали, что где-то на границе Армении и Азербайджана захватили в качестве заложников около 40 солдат внутренних войск. Подумали, что, наверное, направят туда освобождать заложников и наводить порядок. Решили уточнить район предполагаемого действия, но карт в дивизии не оказалось. Заявили карты в штаб ВДВ — получили отказ. Таинственность просто висела в воздухе, и это сильно напрягало людей. К 24.00 все полки были готовы, не было только... задачи. Доложив о готовности, я еще раз попытался узнать, что же все-таки предстоит делать. В ответ получил указание не забивать командующему голову дурацкими вопросами. Эта фраза хоть имела смысл, потому что дальше прозвучало совсем уж непонятное: «На юг пойдешь через меня!»
Ночь прошла в томительном ожидании. Информация, которую удалось добыть из разных источников, была противоречивой и расплывчатой. Напряжение не спадало, а росло, Таинственность начала действовать на нервы всем. Десантники — народ особенный: трусов нет совсем, пройдохи — редкость. Задачу любой степени трудности воспринимают нормально. Но здесь-то вообще никаких задач не было. 18 августа, часов в 11 утра, позвонил начальник штаба ВДВ генерал-лейтенант Е. Н. Подколзин. Уточнил несколько второстепенных вопросов и вскользь обронил фразу: «Ждите чрезвычайного сообщения в 18 часов». Я сделал вывод, что до этого времени ничего не предвидится, ослабил режим и разрешил офицерам по очереди побывать дома. Время тянулось убийственно медленно. Наконец стрелки часов показали 18.00. Но никакого чрезвычайного сообщения не последовало, как, впрочем, и в 19, 20 часов... В 24 часа — тоже ничего. Тогда я плюнул и, приказав комдиву отдыхать у телефона, отправился домой.
По некоторым признакам я уже мог догадаться, что идти придется (если вообще придется) на Москву, правда, непонятно, с какой целью. В 1990 году я уже совершил один такой поход.
В ночь с 9 на 10 сентября я с двумя полками прибыл в Москву. В 6 утра мы вошли, к семи народ из гостиниц на всякий случай разбежался, а уже в 9.00 из меня начали делать дурака. Договорились до того, что я привел в Москву [384] войска просто спьяну. Эта чушь утверждалась вполне серьезно, и мне даже пришлось оправдываться перед председателем парламентской комиссии Верховного Совета СССР Варэ. Я тогда торжественно клялся, что если бы и «нарезался» до такой степени, то махнул бы в крайнем случае на Воронеж, идти с полками на Москву просто фантазии бы не хватило. Тогда народный депутат СССР Варэ отстал. Но это — лирическое отступление.
19 августа в 4 часа утра в моей квартире раздался звонок. Комдив доложил: получена задача тремя полками с направлений Кострома — Москва, Рязань — Москва, Тула — Москва совершить марш и к 14 часам сосредоточиться на аэродроме в Тушине. Дальнейшая задача будет уточнена позднее.
В 4.50 колеса и гусеницы закрутились, колонна вытянулась и вышла на трассу. Начался марш. Вся так называемая оперативная группа состояла из одного меня. Коль скоро это так, я сам себе определил место на передовом командном пункте дивизии. Каждый час я докладывал командующему о местонахождении колонн полков и пытался выяснить, хотя бы к чему быть готовым. Ответ неизменно был лаконичным: «Вперед!»
В 10.30 передовой командный пункт вышел к кольцевой дороге. Я еще раз уточнил обстановку и доложил командующему решение: выйти на Тушино и, развернув все связи по полной схеме, принимать полки на себя. Грачев решение утвердил. Пока шли по кольцевой дороге, навстречу попадались танки: группками по 2 — 3, иногда даже одиночные. Лица у торчавших в люках танкистов были очумелыми.
Выйдя на Тушино, я развернулся. Рязанский и Тульский полки шли уже по кольцевой, Костромской был на подходе. Оставалось ждать дальнейшего развития событий. Вскоре позвонил начальник штаба войск генерал-лейтенант Подкол-зин.
— Александр Иванович, передаю приказ командующего. Тебе лично отправиться к Верховному Совету РСФСР, войти в контакт с начальником охраны и организовать охрану и оборону здания силами 2-го батальона Рязанского полка.
Дальше последовал буквально такой диалог:
— Какие средства связи с собой разрешается взять?
— Никаких! Лично на уазике выезжай и возьми офицера.
— С кем контакт устанавливать, фамилия?
— Там тебя встретят. [385]
— Где находится батальон?
— Он подойдет к Верховному Совету.
Я положил трубку. Примерна в 13.50 мы с заместителем начальника политотдела дивизии подполковником О. Э. Бастановым подъехали на уазике к Верховному Совету РСФСР. Остановились на стоянке. Вокруг здания кипела лихорадочная работа. Характер ее не оставлял сомнений: здесь возводились баррикады. Люди выглядели возбужденными, их действия — судорожными и малоэффективными. Использовали все, что попадало под руку: троллейбусы, легковые машины, разные случайные материалы. Мы с Бастановым поднялись к зданию и спросили у постового милиционера, где найти начальника охраны. Это уже потом выяснилось, что я должен был найти начальника личной охраны президента А. В. Коржакова. А в тот момент я, не зная фамилии, решил, что милицейского. Постовой махнул рукой куда-то за угол: «Там». В голове у меня был настоящий сумбур. В машине связи, где я находился во все время марша, не предусмотрен телеприемник, поэтому никаких заявлений ГКЧП или иных лидеров я не слышал. Народ, который строил баррикады, на вид был простой, хороший. Если мне надлежало силами батальона организовать охрану и оборону здания Верховного Совета, значит, обороняться будем вместе с этим народом. Тогда возникал законный вопрос: против кого?
Есть хорошее присловье, правда, не знаю, кому оно принадлежит: «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны». Теперь, когда досужие политики и писатели задним числом все разложили по полочкам и назначили виноватых, легко рассуждать, что и как надо делать. Наверное, покажется диким, но и в тот момент, и даже несколькими часами позже я все находился в полном неведении, что же произошло.
Объяснение с милиционером заняло совсем не много времени, но вокруг нас сразу же образовалась толпа. Я был в камуфляже. Раздались крики:
— Майор! Неужели вы будете в нас стрелять?
— Майор! Вспомните, чему вы присягали!
— Сволочи!
Потом нашелся один грамотный:
— Да он не майор, он — генерал-майор!
Толпа вызверилась. Сопровождаемый шлейфом из 200 -250 человек, выкрикивающих угрозы и ругань, окончательно [386] перестав что-либо понимать, я добрался до тыльных ворот Верховного Совета. Увидел вооруженного автоматом майора милиции и приказал ему вызвать начальника охраны. Майор передал команду постовому, тот начал звонить.
Толпа продолжала буйствовать до тех пор, пока я не рявкнул на них, заявив, что они храбрые вояки, раз 200 двоих не боятся. Страсти слегка поубавились, а тем временем вернулся майор и доложил, что начальник охраны готов встретиться со мной в приемной Верховного Совета. Отправились в приемную. Майор проводил нас в кабинет и вышел. Мы с Бастановым закурили, обменялись предположениями, но так и не смогли понять, что за чертовщина происходит, да и вообще ни к чему путному не пришли. Через несколько минут появился полковник милиции в сопровождении подполковника. У полковника тряслись руки. Он представил своего заместителя, а сам назвался начальником охраны Иваном Яковлевичем Бойко. Я тоже назвал себя:
— Заместитель командующего Воздушно-десантными войсками генерал-майор Лебедь. Имею задачу силами парашютно-десантного батальона организовать охрану и оборону здания Верховного Совета. Прибыл для организации взаимодействия.
Полковник в ответ залепетал было, что обстановкой не владеет, обстановку не контролирует, что его самого куда-то там не пускают, а потом неожиданно окинул меня хмурым взглядом и заявил: «С вашей камуфлированной формой, товарищ генерал, ехали бы вы отсюда!» Подполковник все время молчал. Внимательно выслушав полковника, я спросил, где городской телефон. Позвонил Грачеву и доложил, что разговора с начальником охраны не получилось. Командующий был в запале и рявкнул: «Пошли ты его на... Ищи батальон, выполняй приказ».
Я откланялся, вышел из приемной и под градом ругательств прошел через толпу к машине. К тому времени картина строительства баррикад разительно переменилась. Появились краны, бетонные блоки, арматура. Людей тоже порядком прибыло. Я сел в уазик и попытался отъехать. Не тут-то было! Все подступы уже оказались перекрытыми. Потыкавшись в разные стороны, я наконец выбрался через газон на лестницу и прямо по ступеням съехал на набережную.
Хорошо сказать — ищи батальон! Я знал только направление, [387] с которого он должен был подойти. Средств связи у меня не было. Вдоволь накрутившись по перекопанным, заваленным бетонными блоками улочкам и переулкам, я выбрался на Садовое кольцо в районе улицы Баррикадной. Все кольцо оказалось запруженным сплошным нескончаемым морем стоящих машин. Проехать было невозможно. Оставив уазик в проулке, я перебрался на противоположную сторону и зашел в какое-то учреждение, связанное с экологией. Поднялся на второй этаж и толкнул дверь ближайшего кабинета. За столами трудились несколько женщин. Я поздоровался и вежливо попросил разрешения позвонить. Мой доклад по обстановке выслушал начальник штаба ВДВ. Я спросил: где батальон? Получил ответ: «Позвони через 15 минут, сейчас разберусь». Предупредив женщин, что через 15 минут позвоню еще раз, я вышел в коридор и, устроившись на диване, стал читать какую-то старую газету. Минут через 5 передо мной выросла высокая фигура в белом костюме и, изысканно раскланявшись, изрекла: «Товарищ генерал, мне передали, что вы приказали очистить помещение, оставив на месте деньги и документы. Сколько времени вы нам даете на сборы?» Уже потом до меня дошло, что среди работавших в кабинете женщин одна была явно с чувством юмора. Но в ту минуту все это показалось мне уже слишком. С экологами я раньше сталкивался. Они в общем-то неплохой народ, и этот, наверное, тоже не был исключением. Теперь-то я понимаю, что зря обидел непотребными словами хорошего человека, но тогда я зарычал на него так, что он мгновенно испарился.
Через 15 минут я позвонил и получил распоряжение прибыть в штаб ВДВ. Добирался долго и нудно. Везде пробки, объезды. Когда наконец прибыл, командующий меня не принял. Подколзин передал его приказ: «Поскольку другой заместитель командующего ВДВ, генерал-майор Чиндаров встретил и вывел батальон на Калининский проспект, вам надлежит вернуться к зданию Верховного Совета РСФСР, найти батальон и выполнять поставленную задачу по охране здания».
Я вернулся на Калининский проспект. Батальона не было, хотя там потерять его трудно. Пришлось искать в близлежащих улицах и переулках. Нашел его на какой-то стройке метрах в 300 к юго-востоку от Верховного Совета. Батальон был обставлен развернутыми в разные стороны БМД, как в свое [388] время бивак казаков-запорожцев повозками. В центре этого относительно небольшого пространства стояли построенные в линию ротных колонн люди, механики-водители находились при машинах. Вокруг — кучи строительного мусора, какие-то гигантские П-образные конструкции. На лицах офицеров и солдат читалась растерянность и полнейшее непонимание происходящего. Тут же бушевала уже знакомая мне толпа. Солдат стыдили, офицеров увещевали. Чем больше стыдили и увещевали, тем более растерянными становились их лица. Мое появление встретили вздохом облегчения: «Генерал сейчас все объяснит». Но я и сам ни черта не знал! Надо было что-то делать. Я взобрался на бетонный блок. Взоры толпы обратились ко мне. Настороженные, иные откровенно ненавидящие. Я произнес короткую речь. Объяснил, что батальон прибыл для взятия под охрану Верховного Совета РСФСР, обстановка пока была неясная, задача уточняется, но армия есть детище народа и стрелять в народ не собирается. Попросил успокоиться и не накалять обстановку без нужды. На вопросы отвечать отказался. Нечего мне было на них отвечать. Несмотря на все попытки, я так и не смог уяснить, что же, собственно, происходило. До сих пор не могу забыть унизительности того положения.
Я велел механикам обслуживать технику и приказал оборудовать места ночлега, натянуть палатки, вырыть туалет и выставить парных часовых. Избавившись от мучительного и непонятного ожидания, услышав знакомые команды, люди взбодрились и энергично принялись за дело. При виде столь мирной картины толпа приутихла, напряжение начало спадать, и я уже мог обратиться с просьбой: «Если кто-то вхож в здание Верховного Совета, вызовите ко мне представителя президента или кого угодно, способного прояснить обстановку». В толпе нашелся человек, служивший когда-то в ВДВ. Квартира его была рядом, и мы пошли к нему звонить. Я доложил обстановку командующему и получил указание продолжать подготовку к ночлегу и действовать по обстоятельствам. В общем, неплохо: хоть какая-то определенность.
Вернувшись к батальону, я нашел делегацию из пяти человек. Были там В. М. Портнов, А. В. Коржаков и В. И. Рыков. Остальных я не запомнил. Портной сказал, что меня ожидает Борис Николаевич Ельцин. Я прихватил с собой подполковника Бастанова, и мы пошли. Все подступы к зданию уже были перекрыты. Многочисленные баррикады ощетинились [389] арматурой, трубами, досками. Народу еще поприбавилось. На глаз было тысяч 70 — 90. Нас провели между баррикадами по каким-то им одним известным тропам (пришлось идти друг за другом по одному). Мы добрались до 24-го подъезда, поднялись на 4-й этаж и проследовали в кабинет государственного советника Ю. В. Скокова. Встретил нас сам Юрий Владимирович. Началось взаимное прощупывание. Для начала я попросил рассказать, что же все-таки происходит. И тут впервые услышал о ГКЧП! И еще о том, что то ли тяжело болен, то ли арестован Горбачев и принято решение президентом РСФСР и Верховным Советом оказать жесткое сопротивление антиконституционному перевороту. Узнав состав ГКЧП, я был поражен. Какой захват власти могли осуществить эти люди?! Они и так были воплощением власти: вице-президент, премьер-министр, министры обороны, безопасности, внутренних дел! Но я промолчал.
После объяснения Юрий Владимирович предложил мне чаю, а сам отлучился. Вернувшись, сказал, что меня ждет президент. Мы прошли по коридорам, куда-то поднялись, куда-то спустились и оказались в приемной. В кабинет нас провели без промедления. Президент был в рубашке, на спинке стула висел белый «дипломатический» бронежилет. Он поздоровался с нами за руку и предложил присесть. Кроме нас, в кабинет вошли Скоков, Портнов и Коржаков. Ельцин спросил:
— С какой задачей вы прибыли?
— Силами парашютно-десантного батальона организоватьохрану и оборону здания Верховного Совета.
— По чьему приказу?
— Командующего ВДВ генерал-лейтенанта Грачева.
— От кого охранять и оборонять?
Поскольку мне самому этот вопрос был неясен, я объяснил уклончиво:
— От кого охраняет пост часовой? От любого лица или группы лиц, посягнувшего или посягнувших на целостность поста и личность часового.
Президент таким ответом удовлетворился. Выразил озабоченность судьбой Горбачева. Потом начал меня расспрашивать, как относятся к перевороту Вооруженные Силы. Я ответил, что — никак, поскольку просто о нем не знают. Ельцин ничего не сказал, хотя его это заметно удивило и даже покоробило. Но в конце концов он заявил, что верит мне и [390] Грачеву, не видит оснований препятствовать передислокации батальона и велел пропустить его под стены здания. Я объяснил, что провести батальон практически невозможно. Я уже имел сомнительное удовольствие пререкаться с возбужденной, настроенной на волну самопожертвования толпой. Истерия достигла наивысшей точки, хватит и малейшей искры, чтобы грохнул взрыв невиданной силы. Любой негодяй может дать из машины экономную автоматную очередь со стороны толпы по батальону или со стороны батальона по толпе. И тогда — все! Обвальная ситуация. Уже ничего никому не объяснишь и не докажешь. Горы трупов, я такое уже видел. Есть только один выход: собрать руководителей защитников баррикад, представить им меня и вместе проложить маршрут следования, проделывая для этого проходы в баррикадах. Батальон надо провести под стены как можно скорее. Боевые машины, стоящие в непосредственной близости от здания, не могут нанести ему ущерба, и, таким образом, вероятность провокации будет сведена к нулю. Я даже и мысли не допускал, что солдаты и офицеры могут открыть огонь по толпе сознательно. Во-первых, чтобы нажать спусковой крючок, солдату нужно увидеть врага, проникнуться ненавистью к нему, твердо знать, во имя чего он лишает жизни людей и рискует собственной. Врага среди тех, кто был на баррикадах, я не видел, не видели и они. Там были простые люди, в большинстве далеко не шикарно одетые. Во-вторых, солдата в бой бросает сила приказа, а его тоже не было. В-третьих, и это главное, армия была, есть и будет частью народа. Сегодня солдат служит, завтра уволился. Сегодня он в батальоне, завтра — в толпе. Это не наемники, которым наплевать в кого стрелять, лишь бы платили.
Борис Николаевич с моими доводами согласился и распорядился собрать руководителей. А мы вернулись в кабинет Скокова. Юрий Владимирович сам позвонил Грачеву, сказал, что я нахожусь у него, встречался с президентом, и объяснил, какое принято решение. Не знаю, что Грачев ему ответил, но, видимо, что-то утвердительное.
Через час доложили, что люди собраны и ждут. Мы прошли в небольшой конференц-зал, где за длинным столом сидело человек сорок. Все — с повязками на лбах и рукавах. Видимо, это были отличительные знаки командиров. Я сел на стоящий у стены стул. Через несколько минут вошел президент. [391] Поздоровался, поблагодарил всех за мужество и объявил, что на сторону восставшего народа переходит парашютно-десантный батальон под командованием генерала Лебедя. Представил меня, рассказал, что надо делать, и предложил немедленно приступить к работе. Я потребовал себе парочку авторитетных руководителей, чтобы они объяснялись с толпой по ходу следования колонны. Остальные пусть расходятся по своим участкам и руководят людьми на местах. Я же тем временем пойду к батальону и отдам распоряжения на построение его в колонну. Борис Николаевич согласился. Потом немного подумал и сказал Коржакову: «Как это так, в такой обстановке генерал ходил по площади один? Вы распорядитесь...» Александр Васильевич распорядился, и ко мне приставили двух телохранителей. Хлопцы по 180 -182 см ростом, круто накачанные, даже под пиджаками заметно. Один — русский, другой — то ли китаец, то ли кореец. Русский страховал меня со спины, а «китаец» — с фасада и страшно мне надоел, так как вился буквально в 15 — 20 сантиметрах от моего носа.
Еще минут сорок объясняли суть дела людям на баррикадах, а батальон тем временем сворачивал палатки и строился в колонну.
Весть о переходе батальона на сторону восставших была встречена с огромным энтузиазмом. Эйфория достигла наивысших пределов: вопли, размахивание флагами, гиканье и мат — все слилось в какую-то неповторимую какофонию. Вот в такой обстановке батальон с приданной ему разведротой начал движение. Замысел был прост, как две копейки: каждая из четырех рот прикрывает одну из сторон здания. Нам предстояло подняться с набережной, пересечь Калининский проспект, оставив справа бывший СЭВ, по широкой дуге пройти к правому дальнему углу Верховного Совета, подняться на эстакаду и рассредоточиться вокруг здания. Такой маршрут был обусловлен расстановкой баррикад. Я шел впереди головной машины, вокруг бушевала восторженная толпа. Этот чрезмерный энтузиазм только мешал делу. То все разом кидались разворачивать трубу большого диаметра, чтобы освободить проход в баррикаде, а в результате провернули ее на месте и кого-то придавили, то никак не могли разобраться с двенадцатиметровыми прутьями, то, сдернув одну мешающую доску, обвалили все остальные. Но, хотя и со скоростью один метр в минуту, батальон все-таки двигался. [392]
Направляющая рота уже замкнула дугу и поднялась на эстакаду, проследовала вдоль фасада к дальней стороне здания и приступила к организации обороны. Со второй произошел серьезный инцидент. Виновником его стал народный депутат СССР и РСФСР полковник Цалко. Мы были шапочно знакомы по XXVIII съезду КПСС. Он узнал меня и кинулся приветствовать. «Китаец», в обязанности которого входило пресекать любые резкие движения, отреагировал мгновенно: схватил маленького Цалко за шиворот и штаны, отшвырнул его в сторону. Цалко подхватился, полез в гущу толпы и стал кричать: «Провокация! Провокация!» Мне и в голову не пришло, что крики относятся ко мне. И вообще, я сдуру не придал этому эпизоду большого значения. А, как выяснилось, зря! Не прошло и трех минут, как движение полностью застопорилось. На каждую машину буквально легло человек по 150 — 200. Я пробился к носовой части одной из БМД. Из люка торчало испуганно-удивленное лицо механика-водителя; он тоже ничего не понимал. Я попытался что-то объяснить, разобраться, — реакция странная: все как-то виновато жмутся. Оттолкнешь — не сопротивляются, но и от машины не отходят. Я взбежал на эстакаду и взглянул на картину в целом. Батальон стоял, вытянувшись по широкой дуге. На каждой машине лежали люди. Поняв, что здесь мне ничего не добиться, пошел в здание Верховного Совета.
В кабинете Скокова собралось человек десять. Были здесь уже знакомые мне Коржаков, Портнов, Рыков. Кроме них — генерал-полковник Кобец, Бурбулис и еще какие-то люди. Я порекомендовал всем взглянуть в окно и объяснить мне, что происходит. Взглянули. С высоты четвертого этажа картина особенно впечатляла, но объяснить никто ничего не мог. Стали разбираться сначала. И тут я вспомнил эпизод с Цалко и крики «Провокация!» Несомненно, ключ к разгадке был где-то здесь. Вызвали Цалко. Тот подтвердил, что действительно кричал он.
Я спросил у Коржакова:
— Александр Васильевич, «китайца» вы ко мне приставили?
— Я.
Поворачиваюсь к Цалко:
— Кто вас отшвырнул?
— «Китаец». [393]
Я подвел итог:
— Коржаковский «китаец» отшвырнул народного депутата Цалко. При чем здесь я и подчиненные мне люди?
Вопрос чисто риторический, ясно, что ни при чем. Но движение остановлено, люди лежат на машинах, все задумались, молчат.
Я предложил:
— Надо восстановить движение колонны. Кто пойдет со мной на площадь и объяснит, что произошло недоразумение?
Опять глубокая задумчивость. Обращаюсь к К. И. Кобецу:
— Товарищ генерал-полковник, вы здесь старший по званию, примите решение!
— Что ты такой горячий? Подожди! Дай подумать.
Еще немного подумав, Константин Иванович вдруг оживился:
— Да у нас же Литвинов есть. Он — народный депутат, десантник, подполковник. Ко мне Литвинова.
Вызвали Литвинова. Кобец приказал ему вместе со мной разобраться в недоразумении и тут же ушел.
Литвинова я хорошо знал. Когда я командовал Костромским полком, он был у меня командиром роты. Я назначил его на должность начальника разведки полка, представил к званию майора. Сейчас он полковник, каким образом он им так быстро стал — не мне судить. Видимо, в депутатском корпусе свои, неведомые мне законы. Я сказал, что одного Литвинова недостаточно. К тому же он малоизвестен как народный депутат, а нужно такого, которого бы знали все. Опять воцарилась глубокая задумчивость. Я предложил: «Раз Цалко заварил всю эту кашу, пусть он со мной и идет!» Все сразу согласились и вновь послали за Цалко. Он пришел, но без депутатского значка на лацкане. Я сказал, что без значка не тот эффект. Цалко отправился за значком, а тем временем появился Руцкой. Он с порога заявил, что технику под стены заводить не надо. Вопрос этот решен окончательно и уже согласован с президентом. «Поставьте часть машин на набережной, а часть — вон там!» — он сделал неопределенный жест в сторону окна.
— Или поставлю машины, как сам согласовал с президентом, или верну их в исходное положение, — возразил я.
Александр Владимирович напомнил мне, что он — вице-президент, [394] а я ему — что я заместитель командующего ВДВ. Мы повздорили. Кончилось тем, что Руцкой, а вместе с ним и Скоков ушли разбираться к президенту. Тем временем команда моя собралась, ждали только решения. Минут через сорок вернулся Скоков и объявил, что президент утвердил решение вице-президента. Я сказал, что перепроверять не стану, и вместе с командой отправился двигать машины по вновь рожденному плану.
Наверное, со стороны все это выглядело достаточно смешно. Подходит к ближайшей машине Цалко, приподнимает лацкан пиджака с депутатским значком и кричит: «Товарищи, я народный депутат Цалко. Произошло недоразумение. Прошу освободить машины. Предоставьте возможность генералу Лебедю и подполковнику Литвинову расставить их в соответствии с планом!» Роста Цалко маленького, голос для такой площади слабый, толпа никак не реагирует. Наконец мы с Литвиновым решили пойти другим путем. Пробились к носовой части двух ближайших машин и начали командовать механикам: «Заводи! Первая, с бортовых!» Механики-водители выполнили команды безукоризненно. Облепленные людьми машины начали медленно разворачиваться на месте — толпа если и подалась от БМД, то сантиметров на 5 -10, не более. Развернув машины на заданное им направление, поманили их на себя. БМД очень медленно тронулись вперед, толпа сопровождала их.
Начинало вечереть. Выведя первую машину на заданный рубеж, я объявил, что сегодня, по крайней мере, она уже с места не тронется, и предложил любителям оригинального отдыха лежать на броне до утра. Сарказм возымел действие, люди отступили, механик заглушил двигатель. Еще две БМД дались таким же трудом, дальше пошло проще. Убедившись в отсутствии агрессивных устремлений, люди сами освободили машины.
Расставив по местам все БМД, я организовал боевое дежурство. Тем временем к Верховному Совету пробился комдив полковник Колмаков и доложил, что один из батальонов пытался взять под охрану здание Моссовета, но ввиду назревшей конфликтной ситуации отошел к стадиону «Динамо». Другой батальон находится у телерадиокомпании «Останкино». Обстановка там неясная. Никаких распоряжений нет. Лично мне командующий приказал: «Убедиться, что охрана и оборона здания Верховного Совета организована [395] удовлетворительно, выдвинуться к стадиону «Динамо» и в Останкино, проверить, все ли в порядке там, а затем ехать в Тушино». Убедившись, что дежурство налажено, люди накормлены и отдыхают, мы с комдивом поехали выполнять дальнейшую задачу. Хотя я не знаю, можно ли считать нормальной обстановку, когда не только солдаты и офицеры, но и генералы находятся в полном неведении относительно их положения и роли. Тяжеловесная аббревиатура ГКЧП никому ничего не говорила. Забегая вперед, скажу, что все три дня к дивизии не подошел никто из представителей Министерства обороны или депутатского корпуса. Не сделали даже попытки объяснить людям, что же происходит. Не знали своей задачи ни я, ни комдив. Что по ходу сами «в клювик» собрали — вот и все.
Выполнив все указания командующего и сообщив об этом в штаб ВДВ по городскому телефону-автомату, мы с комдивом уехали в Тушино.
Время пролетало так быстро, что только прибыв на место, я взглянул на часы. Было уже 5.30 20 августа. Мы с Колмаковым попробовали проанализировать ситуацию, но, обменявшись мнениями, поняли, что это — безнадежное дело. Вспомнили старинную морскую заповедь: «Обстановка неясная — ложись спать!» и решили часочек вздремнуть. Но не тут-то было. В 5.50 раздался звонок. На проводе был командующий. Начал он круто:
— Ты что натворил? Куда завел батальон?
— Как куда? К зданию Верховного Совета РСФСР по вашему приказу.
— Ты меня неправильно понял.
Тут я слегка осатанел:
— Товарищ командующий, у меня контора пишет. Все распоряжения, указания, приказы фиксируются тремя операторами в журнале учета боевых действий.
Опыт многочисленных разбирательств с прокурорами и следователями уже давно научил меня фиксировать все документально. Командующий немного сбавил тон:
— Ну, ну, не горячись! В общем, ты сморозил глупость! Шеф недоволен.
— Какой шеф?
— Ну какой, какой! Министр. Запомни: ты сморозил глупость. Езжай, и как завел батальон, так и выводи его.
Я положил трубку и задумался. Как всякому нормальному [396] человеку с характером и самолюбием, мне вовсе не нравится чувствовать себя марионеткой. Кто-то что-то где-то решил, не дав себе труда довести до меня это решение, хотя бы в части касающейся, а я уже сутки носился, ругался, препирался, конфликтовал, выполняя приказы, смысл и конечный итог которых был мне неведом.
|
| |
| |
| Славянович | Дата: Воскресенье, 21.08.2011, 20:37 | Сообщение # 37 |
|
Председатель СДР г.Локня
Группа: Администраторы
Сообщений: 285
Статус: в самоходе
| Но приказ есть приказ. В 8 часов утра я уже снова был у Верховного Совета. Зашел в кабинет Скокова, сообщил, что получил приказ вывести батальон. Юрий Владимирович принял новость довольно спокойно. Выразил сожаление, что батальон так мало побыл, сказал, что его будет не хватать, но, тем не менее, препятствовать отводу подразделения он не станет. Солдаты и офицеры уже совсем освоились среди защитников Верховного Совета. К ним относились спокойно и дружелюбно. Охотно помогли проделать нужные проходы в баррикадах. Солдаты позавтракали. Батальон построился в колонну и около 11 часов двинулся в сторону Ленинградского проспекта. В люки БМД и открытые окна кабин летели конфеты, пряники, червонцы. Я опять ничего не понимал. Завести батальон под стены было очень трудно. Мне казалось, что вывести его оттуда будет еще труднее, и я внутренне готовился к чему угодно, только не к такому спокойному отходу.
Пропустив все машины через проход в последней баррикаде, я уже собрался отправиться сам, но тут обнаружилось, что исчез мой уазик. Я ускоренным шагом обошел два квартала, пока наконец отыскал его. Именно ускоренным шагом, а не бегом, ибо вид бегущего генерала в мирное время вызывает недоумение, а в военное — панику, уазик стоял, прижатый пожарной машиной к одной из баррикад. Здесь меня нашел офицер связи с приказом к 13.45 прибыть в Генеральный штаб и явиться к заместителю министра обороны генерал-полковнику Ачалову. Время у меня еще было, я догнал батальон и остановил его с тем, чтобы уточнить командиру задачу. Тут, откуда ни возьмись, на меня налетела толпа журналистов и засыпала вопросами: «Куда и зачем водили батальон?», «Зачем выводят?», «Кто вы такой?», и т.д. Народ был настырный, напористый и цепкий. Обстановка складывалась достаточно нервная, к юмору не располагающая, тем не менее меня начал душить смех. Куда водил, зачем вывожу — да черт его знает! Но им-то я так ответить не мог. А тут неожиданно мне вспомнился анекдот про [397] русский характер. Взбунтовались в деревне мужики, повалили с косами и вилами к барской усадьбе, загомонили... Вышел на крыльцо барин. В халате и шлепанцах, на голове — феска, в зубах — трубка, под мышками — по ружью. Выдержал многозначительную паузу и, когда наступила мертвая тишина, спросил: «Ну, что?» Толпа понурила головы и начала расходиться. Через несколько минут никого не осталось. Вечером в кабаке сидел мужик, перед ним стояла пустая бутылка, в стакане остатки водки, краюха хлеба. Мужик поднял стакан, посмотрел на него осоловелым взглядом и вдруг взъярился: «Чаво, чаво? Да ничаво!» И выпил. Сам не знаю, почему пришла мне в голову эта странная ассоциация.
Я уточнил комбату задачу, отмахнулся от журналистов и поехал в Генеральный штаб. Пропустили меня туда беспрепятственно, видимо, ждали. Я поднялся на пятый этаж и прошел в приемную Ачалова. Там я встретил командующего ВДВ генерал-лейтенанта Грачева. Он отозвал меня в смежную комнату для какого-то разговора. Но обменяться мы успели буквально несколькими фразами. Командующий спросил:
— Ты готов?
— Готов.
Я действительно всегда готов, знать бы только еще, к чему?
— Ну держись!
Тут в комнату влетел подполковник и возвестил:
— Генерал-майора Лебедя вызывает министр обороны!
Мы с ним проследовали по длинным коридорам в кабинет министра. Порученец доложил. Я вошел и представился. Министр неотрывно смотрел на меня несколько секунд, потом сказал:
— А мне доложили, что ты застрелился!
— Не вижу оснований, товарищ министр.
Министр взорвался. Он весьма выразительно охарактеризовал умственные способности и наличие информации у тех, кто ему докладывал, и разрешил мне идти.
Я вернулся в приемную Ачалова. Грачева там уже не было. Порученец передал мне приказ «Ждать!» Я использовал это время для того, чтобы разобраться, откуда у министра такая, мягко говоря, странная информация. Выяснилось, что средства массовой информации усиленно распространяли [398] слух о том, что 19-го я переметнулся, а 20-го начали распространять такой же ничем не подтвержденный слух, будто я застрелился. Забегая вперед, скажу, что 21-го раскрутили уже новую версию, будто меня захватили заложником защитники Белого дома. И никого особо не смущал тот факт, что не далее как вчера я покончил с собой.
Ждать пришлось минут пятнадцать. Наконец пригласили в кабинет. За длинным столом сидело человек 20 — 25. Генерал-полковник Владислав Алексеевич Ачалов расхаживал по кабинету. Он пригласил меня пройти во главу стола и сесть на его место. Слева от меня первым сидел генерал армии Валентин Иванович Варенников, справа, в конце стола, — весь взъерошенный Грачев, генерал-полковник Б. В. Громов, командир «Альфы» генерал-майор В. Ф. Карпухин и еще какие-то люди в форме и штатском. Не знаю, о чем шла речь до этого, но с моим появлением Грачев вскочил и, указывая в мою сторону, сказал: «Вот генерал Лебедь, он длительное время находился у стен здания Верховного Совета, пусть он доложит».
Я стал докладывать, что у здания Верховного Совета находится до 100 тысяч человек. Подступы к зданию укреплены многочисленными баррикадами. В самом здании — хорошо вооруженная охрана. Любые силовые действия приведут к грандиозному кровопролитию. Последнее я доложил чисто интуитивно, предполагая на основании собственного опыта, о чем могла идти речь. Дальше мне докладывать не дали. Меня оборвал Валентий Иванович. Презрительно блеснув на меня очками, он резко заявил: «Генерал, вы обязаны быть оптимистом. А вы приносите сюда пессимизм и неуверенность». К генералу армии В. И. Варенникову я всегда относился с уважением. Это человек, прошедший всю войну, Герой Советского Союза, участник Парада Победы, награжденный девятью боевыми орденами. Но в ту минуту блеск его очков меня покоробил. В свое время меня учили неглупые люди, и они считали непреложной истиной, что обстановку надо докладывать не так, как кому-то хочется или нравится, а такой, какая она есть на самом деле. Только в этом случае можно принять правильное решение. Иногда — единственно правильное.
Походив еще немножко, Ачалов объявил, что все ясно, обсуждать больше нечего, и закрыл совещание. Люди стали расходиться. Грачев подозвал меня и приказал держать его [399] в курсе дела. Ачалов приказал остаться мне, командиру «Альфы» В. Ф. Карпухину и заместителю командующего Московским военным округом генерал-лейтенанту А. А. Головневу. В это время вошел министр обороны в сопровождении маршала Ахромеева. Спросил: «Как дела?» Ачалов доложил, что всем все ясно, все убыли по местам. Министр что-то еще спросил вполголоса и вышел. Ачалов повернулся к нам троим и предложил провести рекогносцировку подступов к зданию Верховного Совета. Именно предложил, а не приказал. Это было странно и совсем не похоже на Ачалова. Когда Владислав Алексеевич возглавлял ВДВ, я командовал у него «придворной» Тульской дивизией и знал его как жесткого, властного, уверенного в себе человека. Его распоряжения всегда были четки, определенны и лаконичны. В нем чувствовалась хорошая штабная жилка. И вдруг — какое-то расплывчатое предложение самим разработать план рекогносцировки, потом вернуться и доложить.
Мы спустились вниз, сели в машину Карпухина и поехали. Странная это была рекогносцировка. Водитель — в гражданской одежде, я — в камуфляже, Карпухин — тоже, но без погон, Головнев — вообще в повседневной форме. Я не понимал, с кем, против кого и зачем буду, возможно, воевать, и поэтому злился. Головнев молчал. Карпухин всю дорогу плевался, что ему постоянно мешают работать, и он впервые в жизни опоздал везде, где только можно.
Собственно, то, что мы делали, и рекогносцировкой-то назвать было нельзя. Просто покатались вокруг здания Верховного Совета, без конца натыкаясь на ямы, баррикады и бетонные блоки. Потом выехали на противоположный берег Москвы-реки. Вышли, покурили, полюбовались еще раз зданием Верховного Совета, ощетинившимся бревнами и арматурой, переглянулись, сели в машину и поехали докладывать. Все было ясно и одновременно ничего не ясно. С чисто военной точки зрения взять это здание не составляло особого труда. Позднее мне пришлось говорить об этом на заседании одной из парламентских комиссий. Меня тогда спросили:
— Взяли бы вы, товарищ генерал, Белый дом?
Я твердо ответил:
— Взял бы.
На меня посмотрели снисходительно:
— Это как же? У нас защитники, у нас баррикады... [400]
— Посмотрите какие здесь стены. — Ну что, красивые стены.
— Да, красивые, только полированные. И потолки тоже красивые, пластиковые. Полы паркетные. Ковры, мягкая мебель...
Возмутились:
— Говорите по существу.
— Я по существу и говорю. С двух направлений в здание вгоняется 2 — 3 десятка ПТУРов без особого ущерба для окружающей его толпы. Когда вся эта прелесть начнет гореть, хуже того, дымить, и в этом дыму сольются лаки, краски, полироль, шерсть, синтетика, подтяни автоматчиков и жди, когда обитатели здания начнут выпрыгивать из окон. Кому повезет, будет прыгать со второго этажа, а кому не повезет — с 14-го...
Тогда, подумав, согласились.
Итак, с этим вопросом все было ясно. Зато неясно другое: на кой черт это надо? Я видел людей под стенами Верховного Совета, разговаривал с ними, ругался, но это дело житейское, главное — это были простые, нормальные люди.
Мы вернулись в Генштаб, доложили Ачалову. Карпухин сказал, что ему все понятно, и откланялся. Головнев тоже попросил разрешения идти. Меня Ачалов задержал:
— Ты можешь набросать план блокирования здания Верховного Совета?
Обычно я не слишком подвержен эмоциям, но тут просто глаза вытаращил:
— Вот те на! Уже вторые сутки война идет вовсю, а только план понадобился. Как учили, в общем...
Я спросил:
— Какими силами?
Ачалов было вскинулся, но потом сообразил, что без указания сил и средств спланировать действительно ничего невозможно: есть дивизия — одно планирование, пять дивизий — другое планирование. Владислав Алексеевич сообщил, что в операции примут участие дивизия имени Дзержинского, Тульская воздушно-десантная дивизия, бригада «Теплый стан», группа «Альфа». План я набросал за пять минут. Прямо на листе крупномасштабной карты тупым простым карандашом. Фасад и правую сторону здания отвел для блокирования дзержинцам, левую и тыльную сторону — тулякам. За дзержинцами поставил «Альфу», [401] а бригаду спецназа «Теплый стан» и часть Тульской дивизии вывел в резерв.
Владислав Алексеевич, великолепный Владислав Алексеевич, всегда требовавший точности, четкости и культуры при работе с картой, на сей раз лишь рассеянно скользнул взглядом по моим каракулям и сразу же одобрил: «Нормально. Я сейчас позвоню Громову. Поезжай, согласуй этот план с ним».
Пока он звонил, я сложил и сунул в карман карту, и через несколько минут мы с заместителем командующего генералом Чиндаровым уже мчались на машине Ачалова в Министерство внутренних дел. Мысленно я не уставал удивляться. На своем веку мне много чего пришлось спланировать, но такой уникальный план, да еще в такие рекордно короткие сроки составлять не доводилось.
В кабинете у Громова находился начальник штаба внутренних войск генерал-лейтенант Дубиняк. Громов рассматривал план не более двух минут и тоже признал его нормальным. Тут я уже и удивляться перестал. Самому мне не приходилось служить с Громовым, но все знавшие его генералы и офицеры в один голос отзывались о нем как о грамотном, скрупулезном и предельно скрытном человеке. Все его операции в Афганистане планировались очень тщательно и строго ограниченным числом лиц. Если задачу можно было поставить за 15 секунд до ее выполнения, генерал Громов так ее и ставил: не за 20, не за 18, а именно за 15 секунд. И вот такой человек теперь признает нормальным наскоро состряпанный тупым карандашом план и приказывает Дубиняку согласовать с нами действия. Дубиняк тоже едва взглянул на карту и сказал: «Все ясно, к установленному времени мы будем на месте». Тут мы с Чиндаровым, не сговариваясь, запустили пробные шары: «А как же таблица позывных должностных лиц, сигналы управления, сигналы взаимодействия?»
Ответ Дубиняка был весьма странным:
— Под рукой нет. Ну ничего! Вы оставьте нам свой городской телефон, мы вам сообщим.
Переглянувшись, мы решили из вежливости оставить его в покое и попросили разрешения идти. Все действительно было ясно. Это как раз та информация, которую надо передавать по городскому телефону в такой обстановке!
На обратном пути мы притормозили возле двух стоящих [402] в колонне танков. По каждой машине ползало десятка два мальчишек. На броне, свесив ноги, сидели экипажи. По некоторым признакам можно было определить, что солдаты пьяны. Около танков кучковалась небольшая толпа — человек 30 — 35, большинство составляли крепкие молодые парни. Для чего они толкались возле танков и на какой случай, можно было только догадываться.
Мы вернулись в Генштаб, доложили о выполнении поставленной задачи и были отпущены. Всю дорогу до штаба ВДВ молчали. С точки зрения военного человека творилось что-то невообразимое, дикое, противоестественное. И у истоков этой дикости стояли самые высокие военачальники.
Прибыли в штаб ВДВ, доложили командующему. Чиндаров получил задачу немедленно убыть в Тушино, в дивизию, а я остался. Решил пойти напропалую. Коротко доложил командующему, что думаю по поводу этого бреда, в котором против воли вынужден принимать участие. Предположил, что все это — лишь ширма, и под ее прикрытием что-то готовится. Потому что если то, что мы теперь делаем, правильно, значит, все мы — просто сборище отъявленных идиотов. И завершил свою речь следующим образом:
— Товарищ командующий, карты на бочку! Я в эти игры не играю. Вы знаете, я всегда готов выполнить любой приказ, но я должен понимать его смысл. В марионетки не гожусь и затевать в столице Союза совершенно непонятную мне войну, которая по сути своей является гражданской, не стану. Любые силовые действия на подступах к зданию Верховного Совета приведут к массовому кровопролитию. Можете так и доложить по команде.
Командующий просиял:
— Я тебя не зря учил, Александр Иванович!.. Я тебе всегда верил и замечательно, что не ошибся. Сделаем так: ты сам, лично, поедешь к Верховному Совету и найдешь возможность довести до сведения его защитников, что блокирование, возможно, и штурм начнется в 3 часа ночи. Потом уедешь в Медвежьи Озера и будешь руководить прибытием двух полков Белградской дивизии.
Это было мне уж совсем не по душе. Положение двусмысленное. С одной стороны, я вроде бы автор плана блокирования. Сам согласовывал его с двумя замминистрами. Согласовывал фальшиво, неискренне, все время ощущая, что мы [403] играем в какую-то идиотскую игру и делаем вид, что она нам нравится. Как в театре абсурда! С другой стороны, я сейчас должен ехать продавать собственный план. Черт знает что!.. К тому же вторая задача была совсем не понятна. Я даже переспросил:
— Уеду на аэродром Чкаловск? Принимать полки надо там?
— Нет, будешь руководить из кабинета командира бригады связи.
И я поехал. Снял номера с уазика, тельняшки, нарукавные знаки с себя и с водителя, убрал все остальные отличительные признаки. Отведенная роль тяготила меня, и я принял гибкое, на мой взгляд, решение. Подъехал с трех разных направлений как можно ближе к зданию, выудил из сновавших там людей наиболее заслуживающих доверия и передал им информацию с наказом довести ее до сведения Скокова или Коржакова. Я назвал не три, а два часа, оставив так называемый «ефрейторский зазор».
Прикинув, что, по крайней мере, двое из трех посланцев должны были обязательно передать информацию по назначению, я уехал в Медвежьи Озера. Там тоже царил полный хаос. Во-первых, непонятно какими офицерами госбезопасности были задержаны, доставлены в бригаду и сданы на хранение 4 человека. Один из них был Гдлян. Именно сданы, ибо инструкции на предмет содержания оставлено не было. По докладу встретившего меня офицера Гдлян сразу заявил протест, потребовав адвоката и предъявления ему обвинений. До этого объявил голодовку. Я порекомендовал офицеру истопить баню и отправить их туда. Париться лучше, чем томиться. Во-вторых, и это было главное, я это ощутил, даже сидя в кабинете комбрига, на аэродромах в Чкаловске и Кубинке творилась дикая чехарда. Белградская дивизия уже три года летала по «горячим точкам». С таким-то опытом даже при удовлетворительном подходе к делу но высадиться где угодно. А тут самолеты сбивались с графика, шли вразнобой, заявлялись и садились не на те аэродромы. Подразделения полков смешались, управление частично нарушилось. Комдива вместо Чкаловска посадили в Кубинке. И за всем этим беспорядком чувствовалась чья-то крепкая организационная воля.
В начале первого ночи позвонил Грачев: «Срочно возвращайся!» Я вернулся. Командующий был возбужден. Звонил Карпухин и сказал, что «Альфа» ни в блокировании, [404] ни в штурме принимать участия не будет. С дзержинцами пока непонятно. Вроде их машины выходят, но точных сведений нет. Предложил мне позвонить на КПП дивизии, уточнить обстановку. Младший сержант на мой вопрос о машинах сонным голосом переспросил: «Машины? Какие машины? у нас все на месте, никто никуда не выезжал!» Все стало ясно и с дивизией Дзержинского. Тульская из Тушина тоже не тронулась. Бригада спецназа «Теплый стан» вообще куда-то пропала. Ни по каким командам связи на нее невозможно было выйти.
Грачев возбужденно ходил по кабинету и что-то говорил, а на меня вдруг навалилась огромная усталость. Я попросил разрешения пойти отдохнуть. Сказал, что буду в своем кабинете. Не раздеваясь, лег на диван и как в яму провалился.
Утром вскочил в 6 часов и узнал, что предотвратить кровопролитие все-таки не удалось. Погибли три человека. Сам я не был свидетелем тех событий, но мне пришлось потом разбираться с очевидцами и даже некоторыми участниками этой трагедии. Конечно, люди были в запале, всякий трактовал по-своему, но в целом картина получилась следующая. В соответствии с приказом о патрулировании начальника гарнизона генерал-полковника Калинина, по Садовому кольцу в колонне шла рота на БМП. Шла по своей земле. Под броней этих машин сидели 18 — 20-летние парни, которые давно перестали что-либо понимать, а вместе с этим и частично соображать. Если не понимали генералы, что говорить о солдатах и офицерах?! Рота вошла в тоннель под Калининским проспектом, всякий знающий хоть немного Москву должен признать, что как только рота втянулась в тоннель, здание Верховного Совета осталось справа сзади. Есть шутливое правило — в тактике неудовлетворительную оценку ставят в трех случаях: за нанесение ядерного удара по собственным войскам, за форсирование реки вдоль и за наступление в диаметрально противоположном направлении. Если говорить о наступлении на Верховный Совет, то тогда получается, что, втянувшись в тоннель, рота начала «тянуть» на оценку «неудовлетворительно».
К тому же любой тоннель для колонны — неважно какой, танковой, автомобильной — это ловушка. Командир роты не мог этого не знать. Но рота вошла в тоннель в колонне именно потому, что двигалась по своей земле, наступать не собиралась, и затурканные офицеры и солдаты наивно полагали, [405] что опасаться нечего. Не угадали. «Новой русской революции» нужна была жертвенная кровь, и пролитие ее было предопределено. На выходе, забитом автотранспортом, с боковых эстакад в машины полетели камни, палки, бутылки с зажигательной смесью. Часть людей попыталась захватить БМП. И тогда раздалась предупредительная очередь из пулемета.
В августе-сентябре 1991 года после похорон трагически погибших было очень модно и актуально ругать эту несчастную роту. Потом эта тема как-то незаметно заглохла, сошла на нет.
А все объясняется просто: от зажигательной смеси загорелась боевая машина пехоты. 19-летний мальчишка-сержант под градом палок, камней, оскорблений поступил как мужчина и командир. Вывел из горящей машины экипаж, включил систему ППО (противопожарного оборудования) и организовал тушение подручными средствами. В машине был полный боекомплект: 40 выстрелов к пушке, пять ПТУРов, 4000 патронов. Растеряйся он, дай разгореться пожару — машина наверняка взорвалась бы вместе со всем этим «добром». Мне приходилось видеть, что бывает, когда в машине взрывается боекомплект. Изуродованная башня лежит метрах в пятидесяти. Корпус представляет собой чудовищный, развернутый нечеловеческой силой тюльпан. Экипаж просто испаряется. В лучшем случае найдешь остаток сапога с пяткой. В радиусе 50 — 70 метров — выжженная мертвая земля. В радиусе 150 — 250 метров — срубленные осколками ветки деревьев, иссеченные здания. Здесь, в центре Москвы, со всех близлежащих домов полетели бы стекла. И не автомобильные стекла, которые рассыпаются мелким бисером, — обычные, оконные, они довершили бы картину опустошения и разгрома. И не три, а триста три, а может, и 1333 человека заплатили бы жизнью за недомыслие, глупость и неспровоцированную агрессивность. Так что спасибо, огромное спасибо этому парнишке-сержанту. Он спас сотни, а может быть, тысячи жизней. Спасибо, что нашлись тогда здравомыслящие люди, которые остановили произвол в отношении ни в чем не виновных солдат. И следует отдать дань мужеству женщины-следователя, которая вела потом это дело. Не знаю, как ее зовут, но она сумела возвыситься над буйствующей конъюнктурой и, объективно, беспристрастно разобравшись в случившемся, оправдать солдат, ставших жертвами трагических обстоятельств. [406]
Погибших людей по-человечески жаль. Безвременно ушли из жизни полные сил и здоровья молодые люди. Царство им небесное и земля пухом. Но то, что они стали последними в истории существования страны Героями Советского Союза, восприняв это звание посмертно из рук людей, которые готовились этот Союз ликвидировать, звучит с каждым днем и месяцем все более пронзительно-кощунственно.
21 августа наступила развязка спектакля. Все жалкие попытки со стороны совершенно не готовых к крутому развороту событий государственных мужей овладеть ситуацией рухнули. Днем с речью выступил президент России Б. Н. Ельцин. В речи были и такие слова: «Выражаю сердечную признательность генерал-майору Лебедю, который вместе со своими подчиненными не дал путчистам захватить политический центр новой России». Последовал арест «гэкачепистов», расследование по горячим следам. Разбираться на горячую голову ни с чем нельзя. Эмоции не могут заменить разум. Последовало возвращение непонятно — то ли арестованного, то ли серьезно болевшего президента СССР, ну, а для нас, грешных, наступил период великих разбирательств. Я побывал на заседаниях трех парламентских комиссий, со мной беседовала масса следователей. Были среди них здравомыслящие люди, были кипящие нетерпимостью дураки, которых зациклило на одном: «Как это вы взялись выполнять преступные приказы?» Таким я отвечал: «Приказы в порядочной армии не обсуждаются, их надлежит выполнять, согласно уставу, точно, беспрекословно и в срок. По приказу я ввел дивизию в Москву, по приказу вывел. Ни одного убитого, раненого, ни одного обиженного москвича, ни одного израсходованного патрона, ни одного дорожно-транспортного происшествия. Претензии?»
Все разбирательства со мной кончились ничем. Я остался в прежнем звании — генерал-майора, в прежней должности — заместителя командующего ВДВ по боевой подготовке. Великий поэт писал: «Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянии». Теперь можно подвести некоторые итоги и сделать определенные промежуточные выводы. Первое — и главное: путча как такового не было!
Была гениально спланированная и блестяще осуществленная крупномасштабная, не имеющая аналогов провокация, где роли были расписаны на умных и дураков. И все они, [407] умные и дураки, сознательно и бессознательно свои роли выполнили. Именно поэтому столь растерянный вид имели члены так называемого ГКЧП, именно поэтому планирование серьезнейших акций осуществлялось спонтанно, по ходу действий, именно поэтому везде опаздывал прекрасно зарекомендовавший себя до этого командир «Альфы» Герой Советского Союза генерал-майор Виктор Федорович Карпухин, именно поэтому происходили дикие сбои в великолепно отлаженном механизме Белградской дивизии, именно поэтому я на протяжении двух дней метался между своим бывшим командующим Ачаловым и настоящим — Грачевым, выполняя команды типа: «Стой там, иди сюда!» — и служа одновременно Богу и Сатане. Второе. Не укладывается в голове ситуация, когда три силовых министра, обладая всей полнотой власти, имея в своем распоряжении фактически все, что угодно, вот так бездарно в течение трех дней просадили все! Остается предположить: или они были вполне сформировавшимися идиотами, или все, что случилось, было для них полнейшей неожиданностью и они были совершен но не готовы. Первое я начисто отвергаю; Остается второе. При таком раскладе любой средней руки южноамериканский горилла своего бы шанса не упустил.
Для чего нужна была эта провокация? Она позволила одним махом решить массу колоссальных проблем. Перечислим некоторые: разметать КПСС, разгромить силовые министерства и ликвидировать в конечном счете великую страну, 73 процента граждан которой на референдуме в марте 1991 года однозначно сказали: «Союзу — быть!» М. С. Горбачев на тот период был непобедим по одной-единственной причине — потому что даром был никому не нужен. Это был отработанный материал. Буш к тому времени уже успел ему объяснить, что архитектором перестройки был он, Буш, а М. С. Горбачев — только прорабом.
К КПСС можно относиться как угодно, но при всех остальных раскладах с ней пришлось бы побарахтаться. Хоть и наполовину сгнившая изнутри, но это была еще могучая организация. Как всякая порядочная рыба, гнила она с головы. Партийная верхушка давно уже отделилась от тела партии и на второй космической скорости рванула к высотам персонального коммунизма, оставив за собой без малого 17 миллионов рядовых баранов, которые сеяли, пахали, ходили в атаки, получали выговоры и инфаркты и не получали [408] никаких льгот, зачастую не подозревая даже об их существовании.
Но, но, но... Семнадцатимиллионная партия разбежалась от легкого, даже не вооруженного пинка, испарилась, как дым, как утренний туман. Это имея в армии и МВД процентов на девяносто, а в КГБ все сто процентов офицеров-коммунистов. Можно ли было победить такую силу, если бы это действительно была партия единомышленников? Нет. Значит, система дошла до ручки, исчерпала себя до конца и псевдопутч вызвал ее обвал, не исключено, что сверх ожиданий авторов замысла. А потом, когда схватились, дело было сделано, латать стало не за что хватать. Жалко? Да, пожалуй, нет. «Будь же ты вовек благословенно, что пришло отцвесть и умереть». Только Китай глаза мозолит. Переболели китайцы культурной революцией, хунвейбинами, домнами в каждом дворе, а потом за дело взялись. Молча и сопом, без рекламы и ритуальных завываний. При огромном населении на территории, треть которой занимают высочайшие горы в мире. И как только блажить перестали и работать начали, через непродолжительное время выяснилось, что и экономика у них современная, цивилизованная, рыночная, и партия коммунистическая развитию той экономики вроде как не мешает, и даже как бы в сторону отодвинулась, и ничего, оказывается, разносить до основания в надежде на потом не надо. И два медведя в берлоге — идеология рыночная и коммунистическая — вполне мирно уживаются. И живут, богатеют, проходимцы. С правами человека у них там что-то, говорят, не ладится, так и это утрясут. Главное, чтобы в основе системы лежал здравый смысл и эволюция. Не спеши, а то успеешь. Тише едешь — шире морда. И уже, опять же, не спеша, по-хозяйски так, осваивают российский Дальний Восток. И правильно. Почему у дураков землю, которой они все равно распорядиться не сумеют, не отнять? Все равно или пропьют, или потеряют. И отнимут, глядишь. И пиво в обильно политом русской кровью Владивостоке и Комсомольске-на-Амуре, на костях российских зэков построенном, будет стоить шестьдесят юаней. И закусывать то пиво будут нашими, или точнее, бывшими нашими лососевыми рыбками.
Советский Союз, как шашель дубовый сруб, разъела тройная мораль: думать одно, говорить другое, делать третье. И не стало Советского Союза. Кто не жалеет о его развале, у [409] того нет сердца, а кто думает, что его можно будет восстановить в прежнем виде, у того нет мозгов. Сожалеть есть о чем: быть Гражданином Великой Державы, с множественными недостатками, но Великой, или захудалой «развивающейся» страны — бо-о-ольшая разница. Но осталась Россия, а в ней та же шашель. Наша партийная элита, вожди наши несравненные в результате многолетнего селекционного отбора окрепли, закалились и научились нос держать по ветру бесподобно. По дороге к светлому будущему вроде шли все вместе, но ветерок в другую сторону повеял, и они, номенклатурно-конъюнктурные светочи наши, умудрились сначала приотстать, партийные билеты в урну швырнуть, демократические знамена выбросить, потом развернуться на 180 градусов, и опять они впереди, на лихом коне, и опять ведут нас к не менее светлому, только теперь уже капиталистическому будущему. Известен ли кому-нибудь прецедент, когда в дни августовского спектакля секретарь какого-нибудь «ома» с оружием в руках, подобно Сальвадору Альенде, пытался отстоять взрастившую и взлелеявшую его власть, а с нею страну? Сколько ни пытался выяснить, ничего подобного не обнаружил. Все хладнокровно и без потерь отошли на заранее подготовленные коммерческие и политические позиции. И опять сыты, пьяны и нос в табаке. Оглянемся вокруг себя: кто у власти? Ба! Знакомые все лица. До недавнего времени многие из них умно и значительно смотрели со стендов под названием «Политбюро ЦК КПСС». Правда, в Библии что-то там сказано насчет «предавших единожды», но это не важно, Библия — книга умная, далеко не всем понятная, да и если что не так, то на том свете сочтемся. Уголечками.
А не единожды воспетая новая общность людей — советский народ? Он-то куда смотрел, когда у него на глазах его любимую страну нахально разваливали? Про всех не скажу, не знаю, хотя догадаться нетрудно. А вот под стенами Белого дома в самые напряженные моменты было ну никак не более 100 тысяч человек, а это только один процент населения города-героя Москвы. А остальные 99 процентов чем занимались? Правильно, судорожно скупали макароны и трусливо делали вид, что ничего не происходит. Может, где-нибудь на широком, уходящем вдаль проспекте или хотя бы в проулке стояла альтернативная толпа под красными знаменами и в бой рвалась? Свидетельствую — не было, я там не [410] один раз все кругом исколесил. Так был ли мальчик? Или к моменту, когда состоялась премьера спектакля, осталась огромная, не объединенная никакой общенациональной идеей разобщенная, ничем взаимно не связанная, дичающая на глазах толпа, большая часть которой обдумывала вопрос «как выжить?» а меньшая — «как нажиться?». Расколешь так орех, а он внутри пустой. Точнее, не совсем. Сидит в пустом орехе толстый нахальный червяк, ухмыляется и спрашивает: «Обидно, да?» А может, мы действительно страна дураков? Может, это только по отдельности у нас и умные, и мужественные в наличии, а все вместе мы вот эта самая страна и есть? Может, прав русский поэт Владимир Семенович Высоцкий, написавший звенящую строчку: «И вся история страны — история болезни...» Это диагноз? Или состояние души?
|
| |
| |
| Славянович | Дата: Воскресенье, 21.08.2011, 20:38 | Сообщение # 38 |
|
Председатель СДР г.Локня
Группа: Администраторы
Сообщений: 285
Статус: в самоходе
| В штопоре
Войска, так до конца не понявшие, в чем это таком они поучаствовали, возвращались в пункты постоянной дислокации. Солдат и офицеров встречали, как героев. Они крутили головами, пытаясь понять, в чем состоит их героизм, но словословия принимали благосклонно и от подарков не отказывались. В Туле, а особенно в Рязани всевозможные сувениры и цветы в полки возили грузовиками. В городах царила эйфория вырвавшейся наконец на свободу демократии.
Вернувшись в Тулу, я сразу угодил в это разливанное море радости. Меня поздравляли, обнимали, благодарили. Со мной пытались фотографироваться. Мне предлагали расписаться на сдаваемом в музей, по-видимому, второй русской революции государственном флаге РСФСР. В моем присутствии осуществлялось радостное и спонтанное планирование, кого и откуда предстоит еще выкинуть, что закрыть, что опечатать. Радикально-демократически настроенные граждане не исключали и арестов. Отовсюду, радостно жужжа, как набравшие нектара пчелы, слетались всевозможные добровольные нештатные шпионы:
— Такой-то вечером на уазике вывез два ящика — надо разобраться!..
— Этот унес очень толстый портфель!..
— Там в гараже предположительно то-то!..
— Я ему как дам! Хватит, говорю, повластвовали!..
Во всей этой атмосфере было что-то такое нечистое. За версту несло самым низкопробным фискальством, доносительством, сведением под шумок личных счетов. Радости у меня не было. Я упорно отказывался от всевозможных почестей и подарков. Я не фотографировался, не раздавал автографы, [412] чем неизменно стирал улыбку с лиц обращавшихся ко мне людей. Что они обо мне думали, можно было только догадываться, но мне на это было наплевать. Меня мучило ощущение, что нечто большое и важное прошло мимо меня, а я его не увидел, не рассмотрел, не понял. Теперь уже и разбираться поздно. И от этого было какое-то мучительное ощущение болезненной зависти к тем, кому все понятно, с одновременным диким раздражением против них. Одним словом, я оказался чужой на этом необузданном «празднике жизни».
23 августа в Туле был митинг, для чего была задействована паперть Тульского обкома КПСС, теперь уже вроде как бывшего. На митинг был приглашен и я. Народу, против ожидания, собралось не так уж и много, на глаз 3000 — 3500 человек, но народ был в большинстве своем радостно возбужденным. Батюшка торжественно освятил громадное полотнище нового российского флага, и под российский гимн он взметнулся на флагштоке над обкомом. Ораторы говорили о наконец-то павшем ненавистном режиме; о свободе, о новой эре. В речах почти каждого, в большей или меньшей мере, звучал издавна на Руси известный мотивчик: вы нас топтали, а теперь наше время. Подобного рода выпады митингующие встречали одобрительными возгласами, кто-то плакал, кто-то плевался, кто-то непонятно кому грозил кулаком.
Предоставили слово и мне. Помянув любезного сердцу моему Платона, я достаточно коротко и, кажется, жестко сказал о том, что не опьяниться бы свободой в неразбавленном виде, не махнуть бы по нашей старинной российской привычке из крайности в крайность. Сказал и о недопустимости в сложившейся обстановке никаких резких движений. Призвал не допустить наметившихся было расправ, сохранить спокойствие и выдержку, сказал о том, что если кто в чем и виноват, то это должен решить суд, а отнюдь не толпа. Моя речь прозвучала диссонансом в общем хоре, она не понравилась. По лицам было видно, что от меня ждали совершенно другой речи. Надо сразу сказать, что после этого митинга интерес ко мне со стороны тульской демократической общественности сначала резко упал, а потом и вовсе исчез.
Что Бог ни делает — оно к лучшему. Меня это почему-то нисколько не огорчило. На фоне этого демократического шабаша, [413] с момента моего возвращения 22 августа и далее на протяжении двух дней, меня всюду доставали корреспонденты всех мастей и рангов. Меня ловили возле дома, возле штаба дивизии и в других мыслимых и немыслимых местах. Мне звонили. Я отмахивался от них, и чем больше отмахивался, тем настойчивей они становились. В конце концов я осатанел и объявил, что отвечу всем желающим на все вопросы сразу в 16 часов 24 августа в штабе дивизии. К назначенному времени собралось человек 25.
Эту импровизированную пресс-конференцию условно можно разделить на три акта. В первом акте вопросы несли на себе налет восторженности и сводились к одной мысли: как это здорово, генерал, что вы своевременно защитили нашу демократию. Я встал и объяснил, что я не демократ и мне до нее нет никакого дела. Не демократию я защищал, а здравый смысл. Я русский генерал, и никакая сила не может заставить меня расстрелять русский же народ. Корреспонденты быстро разочаровались, и начался второй акт. Смысл его: как это здорово, что эта душка, генерал Лебедь, стал на сторону еще большей душки, генерала Руцкого. Тут я их совсем уже бестактно огорчил, заявив, что все генералы Советской армии воспитывались примерно одинаково, и Руцкой точно такой же армейский лом, как и я.
— Равняйсь! — вот и вся его демократия.
Сущность третьего акта можно сформулировать довольно коротко: «Ну-у-у! А мы-то думали».
Эпилога не потребовалось. На что уж там рассчитывали — не знаю, но ушли все от меня огорченные, рассерженные и разочарованные.
Уже на митинге в первый раз прозвучало, что я получил значительно более высокое назначение и в ближайшее время приступлю к исполнению новых обязанностей. Дальше — больше! Меня поздравляли с назначением на должность командующего ВДВ, заместителя министра обороны, начальника главного управления кадров, ссылаясь на получение этой информации из «самых-самых» достоверных источников. Чем я больше доказывал, что все это чушь, тем меньше мне верили. Мне подмигивали, всем своим видом демонстрируя, что все знают, ценят мою скромность, не пора бы уже и выпить, и закусить. Я плюнул и перестал отказываться от любых должностей.
— Вы назначены командующим ВДВ! Поздравляем! [414]
— Знаю.
— А что ж вы не?..
— Приказа нет.
— А — а — а!..
Все уходили успокоенные в предвкушении, что как только состоится приказ, я соберу всетульский пир.
Дело дошло до того, что на эту удочку попался даже такой заслуженный и всеми уважаемый человек, как начальник штаба воздушно-десантных войск генерал-лейтенант Е. А. Подколзин.Он позвонил мне числа 27-28 августа и минут десять высказывал мне обиду. Суть ее — всякая зелень пузатая молча, сопом лезет в командующие в обход старых десантных волков, не имея на то ни морального, ни образовательного права. Мне этот бред к тому времени уже порядком поднадоел, и когда и Евгений Николаевич заговорил об этом же, я в ответ невежливо расхохотался, чем обидел его еще больше. Попытки смазать бестактность успокоительными речами успеха не имели.
А тем временем... количество защитников Белого дома росло катастрофическими темпами. По моим подсчетам, в самые напряженные моменты было ну никак не более 100 тысяч человек, а тут счет пошел на миллионы. Выяснилось, что одних врачей было более 10 тысяч человек. Оборона называлась героической, но героической она могла бы стать лишь в том случае, если бы было наступление, а его-то как раз и не было. Оборона была! Люди к ней готовились. Воздадим должное мужеству этих людей, но наступления не было. А значит, эпитет «героическая» неправомерен. Низвергались авторитеты, на всех уровнях шли разборки, в людях были разбужены низменные инстинкты. Майоры становились полковниками, полковники — генералами. Толпы авантюристов и проходимцев с «демократическим» имиджем штурмовали теплые хлебные места, толкались и визжали у корыта власти. На страну саранчой сыпались временщики. В общем, все это было, на мой взгляд, дико. Настолько дико, что когда однажды в сентябре я был приглашен участвовать в телевизионной передаче «Добрый вечер, Москва!», которая шла в прямой эфир, не преминул этим воспользоваться, чтобы высказать свое мнение на этот счет. Ведущий передачи Борис Ноткин проинформировал меня, какие вопросы он мне намеревается задать, определил и предположительную направленность ответов. Я кивал. Когда началась [415] передача, Борис патетическим тоном, все более накаляясь, возвестил: «И когда я услышал... войска генерала Лебедя перешли на сторону восставшего народа, слезы радости закипели у меня на глазах...» И закончил деловым вопросом: «Как вы себя чувствуете в роли защитника Белого дома?» Я выплеснул всю накопившуюся во мне желчь: «Как известно из истории, Владимиру Ильичу Ленину на памятном субботнике помогали нести бревно около трех тысяч человек. Защитников Белого дома уже более трех миллионов, и, опасаясь затеряться в этой огромной героической толпе, я официально отказываюсь от статуса «защитника Белого дома». Оставшееся до конца прямого эфира время Борис пытался загладить мою вопиющую бестактность.
Неожиданно оживился мой старый «приятель» Иван Яковлевич Бойко. Он был к тому времени уже генералом... И вместе со своим славным заместителем (к тому времени полковником) Карасевым в газетенке «Ленинское знамя», которая до недавнего времени была газетой Московского обкома КПСС, а с сентября стала носить громкое и маловразумительное название «Народная газета Московского региона», опубликовали опус. Суть его: дикий афганский генерал прибыл, грозился всех перестрелять, при этом кричал, что он-де, генерал, «в рот Одессу брал, камни грыз, кровь мешками проливал», а они, Бойко с Карасевым, два мужественных мента, героически возражали, причитая при этом: «Генерал, вы за кого? Вы за Ельцина? Вы с народом? Вы за демократию?» Непонятным в этом опусе осталось одно и, на мой взгляд, главное: события эти происходили 19 августа, а опус появился 17 сентября. Опытный служака, полковник милиции Бойко, услышав такие вопиющие угрозы, просто обязан был сначала устно, а потом письменно рапортом доложить непосредственному начальству. Но ни своему непосредственному начальнику Александру Васильевичу Коржакову, ни прямому начальнику на тот период Виктору Павловичу Баранникову ни устно, ни письменно Иван Яковлевич ничего не докладывал. Ларчик открывался просто: какой-то кооператив выделил 1 миллион 200 тысяч рублей для премирования наиболее отличившихся милиционеров. Бойко с Карасевым подсуетились, месяц сочиняли, тиснули матерь-ялец в «Народную газету» (ни одна другая этот бред печатать не стала бы) и предъявили кооперативу вексель к оплате. У меня есть все основания так полагать, потому что все [416] серьезные оперативные работники, которые со мной на тот период разбирались, прочитав этот материал, от души хохотали.
Весь этот легкий шум продолжался примерно до конца сентябфя, потом постепенно сошел на нет. Еще какое-то время ко мне под видом корреспондентов, представителей различных политических партий и движений, общественных организаций набегали непонятно чьи шпионы, задавали ряд вопросов на предмет определения демократичности моего внутреннего состояния и огорченно улетали в улей с докладом: «Нет! Не то!»
Ставший к тому времени первым заместителем министра обороны СССР, генерал-полковником командующий ВДВ генерал Грачев два или три раза при случае солидно и коротко помянул мою позитивную роль во «второй русской революции», и все окончательно стихло. Оно и к лучшему. Пожалуй, самым существенным, что сделал генерал Грачев, будучи командующим ВДВ, помимо участия в революционной деятельности, было четкое разграничение обязанностей между заместителями. Впервые в истории воздушно-десантных войск все было разложено по полочкам. Тринадцатый пункт моих обязанностей был предельно краток и гласил: «Выполнять другие поручения командующего ВДВ».
Все. Точка.
Грачев ушел, командующим стал Евгений Николаевич Подколзин, а обязанности остались. И 13-й пункт вдруг вышел на первое место. Для начала я стал членом государственной комиссии по реформированию политорганов. Возглавлял комиссию генерал-полковник Э. А. Воробьев, бывший на тот период начальником Главного управления боевой подготовки Сухопутных войск. Остальные генералы и офицеры, собранные в комиссию от других видов и родов войск, были тоже преимущественно представителями соответствующих управлений боевой подготовки.
Кому пришла в голову мысль заставить боевиков реформировать политработников?.. Наверное, исходили из того, что раньше у нас были отличники боевой и политической подготовки. Вот и решили: пускай одна половина «отличников» долбит другую.
Первое заседание у нас было очень короткое, организационное. Ознаменовалось оно скандалом, когда звезда первой величины военно-демократического небосклона, юный [417] полковник Лопатин, попавший в полковники прямо из майоров (почти как Юрий Алексеевич Гагарин!), изгонял с собрания угрюмого слугу тоталитарного режима первого заместителя министра обороны СССР генерала армии К. А. Кочетова.
Второе заседание началось более конструктивно. Мы, как примерные школьники, расселись за столами, генерал-полковник Воробьев начал было с трибуны доводить до нас разные реформаторские варианты. Сбоку в кресле, в весьма вольной позе, сидела какая-то фигура в пиджаке. В начале заседания сзади кто-то хмыкнул: «Политкомиссар, видать!» Как выяснилось чуть позже, фамилия «комиссара» была Дубровский, он был полковник, преподаватель военно-инженерной академии. Не успел генерал-полковник Воробьев ничего еще толком сказать, как полковник Дубровский, не вставая с места, небрежно заявил, что все это чушь, надо собрать сюда, в Москву, политработников всея Руси и пропустить через мандатную комиссию. Генерал-полковник Воробьев, отчасти от того, что не привык к такому хамству, отчасти потому, что был свидетелем, как совсем юный сокол-полковник отважно пикировал на генерала армии, несколько растерялся. Остальные возмутились. Я заявил, что офицеров-политработников почти 98 тысяч. Переброска, размещение, питание такого количества офицеров — вещь немыслимая. Да и о чем можно разбираться с замполитами рот и батальонов, коих, как ни крути, большинство? И предложил нашей комиссии разобраться с Главным политическим управлением и руководством политорганов округов и армий, а остальных поручить аттестационным комиссиям округов. Возникла всеобщая перепалка. Участники разошлись взъерошенные.
На третье заседание я не попал. Когда позвонил секретарю комиссии, тот вполголоса сказал, что дальнейшее мое участие в работе комиссии не рекомендовано. Кем не рекомендовано, когда не рекомендовано, я уточнять не стал. Только еще больше стал любить демократию. Это была истинная демократия по-армейски. Тебя посылают на хрен, а ты поворачиваешься и идешь... куда хочешь!..
Изгнанием из этой многомудрой комиссии я не огорчился, но 13-й пункт продолжал действовать, и мне тут же нашлась другая, аналогичная работа дипломатического характера. Бывшие союзные республики одна за другой объявляли [418] о своем суверенитете. Борис Николаевич Ельцин сказал «Берите суверенитета сколько хотите!» И они брали не стесняясь. При этом в качестве неотъемлемого атрибута суверенитета каждая союзная республика прихватывала и находящийся на ее территории кусок Советской армии. Хватали все подряд: надо — не надо, потом разберемся. Посыпались все десятилетиями отлаживаемые системы. Надо было что-то делать. Надо было придавать этому безобразно стихийному процессу цивилизованный характер. Была срочно создана группа для ведения переговоров, которую возглавил заместитель министра обороны СССР генерал-полковник Б. Е. Пьянков. В нее вошли представители всех видов и родов вооруженных сил. От ВДВ — я.
Как «дипломат» я побывал на переговорах, и не по одному разу: в Киеве, Вильнюсе, Минске, Кишиневе. Тональность переговоров была нервная. В разных республиках шли они совершенно по-разному. Самыми цивилизованными людьми показали себя белорусы. Это, пожалуй, единственная республика, где логика, доказательность, здравый смысл, целесообразность имели вес. Переговоры проходили в абсолютно корректной атмосфере. На втором месте (близко к белорусам, но с нюансами) литовцы. На третьей позиции — украинцы. Здесь бросалось в глаза одно обстоятельство. На перерыве все друг другу — друзья и братья, шутки, смех, и покурили все вместе, и поплевали. Как только сели снова за стол переговоров и нацепили официальные маски под бдительным оком демополиткомиссаров — все, табачок врозь. Изнурительная, мелочная, порой сварливая торговля, не всегда корректная. А на перерыве опять: шутки, смех. Но самый дикий дипломат, с которым я имел дело, — это министр обороны Республики Молдавия дивизионный генерал Косташ. Когда из десяти слов минимум семь — матерные, это уже не переговоры. Это уже как-то по-другому называется. Речь шла о 300-м парашютно-десантном полке, который дислоцировался в Кишиневе и которым командовал мой родной брат, полковник Алексей Иванович Лебедь.
— Я забираю полк, — кипятился Косташ.
— Ну как ты его забираешь, когда 96 процентов полка не желают быть забранными?
— Он на нашей территории, значит, он наш! Мы поставим у всех ворот бетонные блоки.
— Оттого, что вы его завалите блоками, он вашим не станет.
— Мы его захватим!
— Но это же полк, пойми! Полк. Получится, как в русской побасенке: «Медведя поймал» — «Ну веди сюда» — «Не идет!» — «Ну сам иди сюда!» — «Не пускает!»
Здесь относительно литературная часть переговоров заканчивалась и высокие договаривающиеся стороны переходили «на изысканный штиль». В общем, послал Бог поросенка, да простит мне последний такое сравнение. Генерал Косташ — маленький, дерганый, националистически настроенный. Прежде чем стать министром обороны, был начальником ДОСААФ в Тирасполе. Взлетел, как кот на забор, на должность, к исполнению которой он был не готов во всех отношениях. Косташ являл собой лягушку, пытавшуюся раздуться до размеров вола. Все свои недостатки — образования, воспитания — он стремился компенсировать голосом и революционной напористостью. Не зря издавна замечено, что все люди маленького роста в большинстве своем народ дерь-мовый по одной простой причине: голова находится близко к заднице.
Моя «дипломатическая деятельность» породила еще одну, в разрезе требований пункта 13-го, обязанность: провести рекогносцировку предполагаемых районов вывода десантных соединений и частей с территории, как тогда уже стало модно говорить, стран ближнего зарубежья. И я летал в буквальном смысле этого слова. Один АН-12-й, в него загоняется три уазика, швартуется десяток бочек бензина, сотня сухпайков, 13-15 офицеров штаба ВДВ, способных всесторонне оценить обстановку, — и вперед!..
В общей сложности мы отрекогносцировали районы потенциальной дислокации для четырех дивизий и одного отдельного полка. Перелопатили огромное количество всяких существующих военных городков, во многие из этих мест войска были позже выведены, а если где не получалось, то преимущественно по двум причинам: первая — не все, что планировалось, удалось вывести; и вторая — отношение в ряде мест к этим самым городкам. В одном из небольших городов Саратовской области осмотрели бывший местный ЛТП. Большая территория, казармы, клуб, столовая, баня, котельная — все в прекрасном состоянии, требующем небольшого косметического ремонта. Есть где построить автопарк. Рядом намечается строительство микрорайона. Местные власти ищут дольщиков — вкладывай деньги, строй и живи. [420]
Сам Бог велел посадить на эту территорию артиллерийский полк. Столковались, не часто такая удача случается. Но на этом все и кончилось. Местные аборигены, узнав, что ЛТП забирают военные, в считанные дни разнесли его вдрызг, исходя, по-видимому, из соображения, что военные богатые — отстроят. Прибывший в этот город для заключения договора офицер застал на месте ЛТП картину гибели Помпеи. 13-й пункт оказался велик и могуч. Единственное, что я за этот период сделал по своим остальным обязанностям, так это провел выпускные экзамены в 242-м учебном центре ВДВ, дислоцированном в Литве.
Весна 1992 года. Свободная Литва. На ее высокосвободной территории — «оккупационный» учебный центр. Литовцы люди вежливые, хладнокровные. Действуют соответственно. То проверку на дорогах учинят, то обвинят в продаже плит налево с их аэродрома, то претензии за нарушение экологии выставят. Все культурно, вежливо, спокойно. Ну, они спокойны и мы спокойны. Выставила «охрана края» против въезда на аэродром пост. Ну а нам не мешает — пусть стоит. Мужики взрослые: то ли им кто подсказал, то ли от нечего делать, взяли они и выкопали против нас окопы. Окопы скверные — меры нет, но тем не менее окопы.
Посмотрели мы на их окопы, и приказал я заместителю начальника учебного центра полковнику Гладышеву в ста метрах от литовских оборудовать образцовую позицию отделения. Все строго по науке, с БМД в окопе, с дерновочкой, с маскировочной, и провести с литовскими братьями на этой позиции занятие по инженерной подготовке.
На занятия они не пошли, но, проходя мимо, определенные выводы сделали и свои окопы закопали. Ну и мы закопали. Дружить так дружить.
19 июня 1992 года с новой силой разгорелся вооруженный конфликт в Приднестровье. Количество убитых исчислялось сотнями, раненых — тысячами, беженцев — десятками тысяч. 23 июня, нареченный полковником Гусевым, имея при себе для солидности батальон спецназа ВДВ, я взлетел на Тирасполь.
|
| |
| |
| Славянович | Дата: Воскресенье, 21.08.2011, 20:40 | Сообщение # 39 |
|
Председатель СДР г.Локня
Группа: Администраторы
Сообщений: 285
Статус: в самоходе
| Почему за державу обидно?
Приднестровье — у меня к нему отношение особое — «земля, которую отвоевал и, полуживую, вынянчил...» Приднестровье — о нем надо или писать подробно и беспощадно, точно, не пропуская ничего, или не писать вообще. Пока слишком велико разочарование, слишком сильно жалостливое презрение или презрительная жалость — я не знаю пока, как это чувство точно называется, еще не определился. Может быть, когда-нибудь я и напишу — о беззаветно мужественных в бою, но совершенно беспомощных перед предельно наглыми «родными» проходимцами людях, о героизме и доблести, о беспредельной подлости и ханжестве, о том, как можно бороться за одно, а напороться на совершенно другое; о стравливании хороших людей (у которых только одна жизнь!) при помощи политического словоблудия во имя корыстных политических интересов, о том, как можно, бессовестно эксплуатируя высокое человеческое стремление к свободе, создать удельное царство самого дикого беспредела. Может быть, это когда-нибудь и случится. Устояться все должно, отложиться, очиститься от налета эмоций. А пока я пропускаю эту страницу. Теперь пристало время подвести некоторые итоги, попробовать разобраться, почему за державу обидно, и сделать выводы, отнюдь не претендуя на истину в последней инстанции.
Я на российской земле родился, я в нее уйду. Как писала Анна Ахматова:
Не ложимся в нее, а становимся ею, Оттого и зовем так свободно своею. Бежать мне с нее некуда и незачем, на ней жить моим детям и внукам, и она мне далеко не безразлична. Велика [422] Россия, а отступать-то и некуда: там, где мы теперь стоим, там и наше Куликово поле.
Теперь о главном. В своем исполинском тысячелетнем деле созидатели России опирались на три великих устоя — духовную мощь Православной Церкви, творческий гений Русского Народа и доблесть Русской Армии.
Первый из этих устоев Иваны, родства не помнящие, начали расшатывать на государственном уровне сразу после революции 1917 года и завершили свою дьявольскую работу в начале тридцатых, подняв на воздух тысячи храмов и похоронив под их обломками духовность Отечества, загнав ее на десятилетия в подполье, искусственно сделав постыдной и непристойной. Расправа над второй державной опорой в основном была завершена к концу тридцатых годов — всех, посмевших «свое суждение иметь», прислонили к стенке или разместили в местах, не столь отдаленных от Северного полюса. Остальных пригнули и выровняли, ввергнув, таким образом, творческий гений в шок.
Пытались и последнюю державную опору — армию отправить в небытие и даже кое в чем преуспели, но преступление против суворовских наследников не удалось. На то она и доблесть, чтобы в огне не гореть и в воде не тонуть. Армия сцепила зубы, выдвинула из своих рядов новых гениальных полководцев, прикрыла образовавшиеся бреши новыми стойкими бойцами, сначала выстояла, а потом и одержала победу в величайшей из войн, которые знало человечество, вписав мечом новую славную страницу в скрижали Истории. Немецкие фашисты, да и союзники наши, отождествляли СССР и Россию, называя всех бойцов Советской Армии русскими. Они правильно отождествляли. Сражалась великая многонациональная Россия, сражалась и победила, явив миру величие русского духа, подтвердив славу русского оружия, доказав еще раз всем, что традиции, заложенные великими российскими воителями, нетленны.
На чем же стояла, стоит и стоять будет Армия государства Российского? На основах простых, суровых и потому — вечных. В области духовной — на преобладании духа над материей. В области устройства вооруженной силы — на самобытности («мы мало сходствуем с другими европейскими народами»), на преобладании качественного элемента над количественным («не множеством побеждают»). В области воспитательной — на религиозности и национальной гордости [423] («мы русские — с нами Бог!»), сознательном отношении к делу («каждый воин должен понимать свой маневр»), на проявлении частной инициативы на низах («местный лучще судит... я — вправо, должно — влево — меня не слушать»), на способствовании этой инициативе на верхах («не входить в подробности ниже предположения на возможные только случаи, против которых разумный предводитель войск сам знает предосторожности, и «не связывать рук»). В области стратегической — «смотрение на дело в целом». В области тактической — «глазомер, быстрота, натиск» и использование успеха до конца («недорубленным лес вырастает»). А венец всему — победа, победа, «малою кровию одержанная». Эти бессмертные заветы, эти гениальные предначертания наших предков дали великие результаты.
Что есть армия российская? Это — храбрость, сметливость, выносливость, предельная неприхотливость, дисциплинированность. Это — солдат. Офицеру к этим качествам должно прибавить гражданскую позицию (не молчать, например, из конъюнктурных, карьеристских соображений при виде глупости, граничащей с преступлением, — «Честь превыше всего!») и умение не бояться ответственности. Немного проку в храбрости и высоком уровне тактической подготовки, если офицер не способен в экстремальной ситуации властно произнести: «Я решил...» И вступить в своеобразную полосу отчуждения, где царит только он, его разум и воля. Не прокурора должно видеть мысленным взором, принимал решение, а победу. «Я персонально отвечаю за свои действия, и больше никто!» И тогда она придет. Великий Суворов сформулировал это ясно, кратко и исчерпывающе: «Рядовому — храбрость, офицеру — неустрашимость, генералу — мужества». А есть ли на свете мужество — каждый решает сам.
И еще один, крайне важный для армии момент. Офицеры звена командир взвода — командир батальона никогда не говорят: «Когда я командовал 5-й ротой...» Нет, они с гордостью произносят: «Когда я служил в 331-м гвардейском парашютно-десантном полку...» И этим, может быть, даже не всегда осознанно, подчеркивают уникальную духовную сущность полка. Да, полк — инстанция отнюдь не чисто тактическая, полк — инстанция духовная. Полки — носители духа армии, а дух полка прежде всего зависит от командира. В этом — все величие призвания полковника. И тот, кто хочет возродить российскую армию, русское военное искусство [424] на русских же основах, должен помнить об этом всегда. Бригадно-корпусная система, может, и хороша, но для российской армии она те же прусские букли и коса; отказавшись от полков, мы лишим армию духовной основы, мы выбьем из нее русский дух, и армии не будет. Точнее, будет пародия на армию.
Армию, построенную на русских духовных вышеперечисленных принципах, победить нельзя. А пока будет жива армия — будет жить держава. Но формулу можно прочитать и наоборот: чтобы развалить державу, надо развалить армию. Как это сделать? А так, как это делается на протяжении ряда последних лет. Для начала окунуть ее, армию, в политическое дерьмо, примеры — Венгрия, Чехословакия, Афганистан. Поскольку политические цели таких акций мутны и расплывчаты, а военные — недостижимы, заставить ее как следует умыться в крови.
Убедившись, что умылась достаточно, свалить на нее все просчеты, оплошности и прямую глупость и недальновидность политических руководителей. Объявить ее преступной и тут же усугубить ее положение, подорвав уровень армейского интеллекта посредством отказа от призыва студентов всех мастей, «элитных» детей, неэлитных детей элитных родителей и прочая, и прочая, и прочая. Создать мнение об армии, как о тюрьме, и внедрить это мнение в общественное сознание. Поставить во главе ее людей, которые свою личную преданность очередному дежурному «царю» ставят несравнимо выше преданности державе и благодаря этому обстоятельству пользуются в ней крайне невысоким авторитетом. Вбить клин между офицерами и солдатами, желательно разобщить еще старших и младших офицеров, посеять между ними недоверие и вражду. Принять меры к резкому снижению уровня и объемов боевой подготовки и, как следствие, уничтожить дисциплину. Растащить боевую технику и оружие по национальным, а офицерский корпус — по политическим квартирам и начать всех стравливать. И в конечном итоге ввергнуть страну в кровавый хаос, поставив ее перед лицом реальной угрозы краха государственности. Если пристально всмотреться в происходящие процессы, то растет и ширится ощущение, что это все уже было, проходили. Не мы, до нас, но было. И точно. Возьмем Историю Русской армии, созданную честно и жестко русскими офицерами под руководством русского полковника Александра [425] Евгеньевича Савинкина. Вчитаемся: «Жестокий урок Японской войны сказался двояким образом в душе Армии — ее офицерском корпусе. Главная его масса — средние и младшие начальники — с рвением принялась за возрождение подорванной русской военной мощи, быстро и плодотворно проработав весь горький опыт потерянной кампании. Старший же командный состав был глубоко потрясен и подавлен военной катастрофой: устои, казавшиеся незыблемыми, разрушились, переучиваться было поздно... Таким образом, в то время, как в толще Армии — на ее низах — шла стихийная творческая работа и здоровая кровь военного организма удивительно быстро затягивала раны, бывшие столь ужасными, на верхах российской вооруженной силы наблюдались упадок духа, уныние, шатания и колебания»... Разве это не о нас? А теперь о взаимоотношениях армии и общества тогда, в начале века: «Отношение общества к Армии и к офицеру было резко отрицательным и пренебрежительным. Генерал Ванновский — на склоне дней своих ставший Министром народного просвещения — не находил ничего более умного, как отдавать в солдаты излишне шумных студентов. Нелепая эта мера сильно вредила Армии, превращая ее в какое-то место ссылки, тюрьму, вредила и престижу военной службы в глазах страны, обращая почетный долг в отбывание наказания. К мундиру относились с презрением. «Поединок» Куприна служит памятником позорного отношения русского общества к своей армии. Военная служба считалась уделом недостойным: по господствовавшим в то время в интеллигенции понятиям в «офицеришки» могли идти лишь фаты, тупицы либо неудачники — культурный же человек не мог приобщаться к «дикой военщине» — пережитку отсталых времен. Милютинский устав 1874 года, фактически освободивший от военной службы людей образованных и даже полуобразованных, лег всей своей тяжестью на неграмотных. Не отбывавшая воинской повинности интеллигенция, совершенно незнакомая с военным бытом, полагала в начале XX века казарму тюрьмой, а военную службу состоящей из одной лишь «прогонки сквозь строй». Из более чем двухвековой и славной военной истории она удержала лишь одно — шпицрутены!!!»
Удивительно знакомая картина с несущественным уточнением — «прогонку сквозь строй» следует заменить на «неуставные взаимоотношения». Остальное все сходится. А военные [426] министры, как тогда обстояло дело с ними? Пожалуйста. Один: «Человек, не лишенный способностей, генерал Сухомлинов отличался властолюбием и вместе с тем поразительным легкомыслием. Своей бодростью и неизменным оптимизмом он нравился Государю и импонировал ему».
Бывают же такие исторические совпадения! И второй: «Гучков — при содействии услужливой Ставки — произвел настоящее избиение высшего командного состава. Армия, переживавшая самый опасный час своего существования, была обезглавлена... Во главе ряда Военных Округов были поставлены авантюристы, наспех произведенные в штаб-офицерские чины. Воинской иерархии для проходимца-министра не существовало».
Воистину, история повторяется дважды: один раз в виде трагедии, второй раз — в виде фарса!
И еще. О Куропаткине: «Генерал Куропаткин обладал лишь низшей из воинских добродетелей — личной храбростью... Куропаткину больше, чем другим, не хватало «мужества» в суворовском понятии этого слова. Отличный администратор, генерал Куропаткин совершенно не был полководцем и сознавал это. Отсюда его неуверенность в себе... Куропаткин привык делать дела с разрешения и одобрения, без них ни на что не решался. Ему была присуща боязнь начальства, когда ум, образование, знания, храбрость и честность разбиваются о робость перед чем-то высшим, боязнь ответственности. Царь не мог командовать армией за 10 тысяч верст, Куропаткину дана была полная власть, но...»
Почему так получилось? Ответ на вопрос в книге «Итоги японской кампании» дает... генерал Куропаткин: «Люди с сильным характером, люди самостоятельные, к сожалению, не двигались вперед, а преследовались, в мирное время они для многих начальников казались беспокойными. В результате такие люди часто оставляли службу. Наоборот, люди бесхарактерные, без убеждений, но покладистые, всегда готовые во всем соглашаться с мнением своих начальников, двигались вперед».
Вывод первый: ничто не ново под луной. Вывод второй: если во главе львов стоит лев — победа гарантирована, если лев стоит во главе ослов — 50x50, но если во главе львов — осел — это финиш!
Офицеры и солдаты. Солдаты и офицеры. Какими они были, наши прапрадеды, в те предгрозовые годы? Ведь взаимоотношения [427] между ними привели сначала к расколу в армии, а вслед за нею рухнула и держава.
«Для солдат 1914 года офицеры были старшими членами великой полковой семьи, воспитавшего их полка. Отношения между офицерами и солдатами Русской армии были проникнуты такой простотой и сердечностью, подобных которым не было ни в какой иностранной армии, да и ни в каких иных слоях русского народа. Вооруженный народ 1916 года видел в офицерах только «господ», принося в казармы запасных полков, а оттуда в окопы всю остроту разросшихся в стране социальных противоречий и классовой розни».
Пройдет еще год, и они насмерть вцепятся друг другу в глотки.
А теперь о пользе беспредельной, доведенной до абсурда «демократизации» армии: «В конце апреля перевертень Поливанов закончил свою «Декларацию прав солдата» — этот, по словам генерала Алексеева, «последний гвоздь в гроб нашей вооруженной силы»...
Согласно этой декларации, военнослужащие получали все политические права (участие в выборах), могли поступать в любую из политических партий, могли исповедовать и проповедовать любые политические убеждения («долой войну», «долой офицеров»). В воинские части в тылу и на фронте могли свободно доставляться все без исключения печатные издания (в том числе и анархические). Отменялось обязательное отдание чести. И, наконец, упразднялись все дисциплинарные взыскания. Регулярной вооруженной силе наступал конец...»
Если кто-то думает, что для того, чтобы разложить до молекул в моральном плане любое войско, надо много думать и работать, тот глубоко ошибается. Делать не надо вообще ничего, думать тоже. Надо просто сказать: «Ребята, носите погоны, получайте деньги и, очень вас прошу, пожалуйста, ровным счетом ничего не делайте. Вольно, не напрягайтесь». И все. Больше ничего не надо: «ребята» спланируют процесс разложения так, что никакому Генеральному штабу не снилось. Если к «ничегонеделанью» примешать в соответствующих пропорциях межпартийную рознь и межрелигиозную вражду, можно стать счастливым обладателем совершенно уникальной шайки. А если под создание и организацию шайки подвести законодательную основу, да на самом высшем уровне? И сделать так, чтобы вся страна стала одной [428] сплошной шайкой? Что из этого получится? Не надо напрягать фантазию — все было. Обратимся опять к Истории: «Вся Россия превратилась в один огромный сумасшедший дом, где кучка преступников раздала толпе умалишенных зажигательные снаряды, а администрация исповедовала принцип полной свободы этим умалишенным во имя «заветов демократии». Спасти страну можно было только расправой с предателями и обузданием взбесившихся масс. Но для этого необходимо было переменить всю обанкротившуюся систему управления — заменить трескучие фразы решительными мерами».
Вот так он и замкнулся тогда, первый порочный круг с далеко идущими последствиями.
Так, может, политический фон был другой? Увы, одинаковые причины порождают одинаковые следствия. Опять слово Истории: «Не будем изображать всех подробностей революционного позора нашей Родины. Восемь месяцев, с февраля по октябрь 1917 года, были грязной страницей тысячелетней нашей истории. Невиданная грязь была затем смыта великой кровью»... «Дикий опыт «стопроцентной демократии» с марта по ноябрь 1917 года — насаждение в военное время совершенно нового, неиспробованного строя, полное пренебрежение государственностью во имя каких-то книжных принципов, оказавшихся никуда не годными, — этот безумный опыт вошел в историю под названием «керенщины», по имени своего самого характерного — и в то же время самого бесхарактерного деятеля».
А теперь о политических проходимцах прошлого. Наших проходимцах. Нашего прошлого. И настоящего: «Великой страной взялись управлять люди, до той поры не имевшие никакого понятия об устройстве государственного механизма. Пассажиры взялись управлять паровозом по самоучителю — и начали с того, что уничтожили все тормоза». «Инстинкт государственности, понимание интересов Государства были совершенно незнакомы либерально-демократической общественности. Ею завладели два чувства: безотчетная ненависть к «старому режиму» и страх прослыть «реакционерами» в глазах Совета Рабочих Депутатов. Не было удара, которого эти люди не согласились бы нанести своей стране во имя этой ненависти и этого страха...»
А теперь вспомним настроения, царившие в советском [429] обществе в августе-сентябре 1991 года. Вспомним эйфорию Вспомним «Площадь Свободной России»:
«Вспышка патриотизма, охватившего в июле 1914 года Россию, при всей своей мощности, была непродолжительной. Подобно вороху соломы, энтузиазм вспыхнул ярким пламенем — и быстро погас. В этом виновато было правительство, не сумевшее использовать исключительно благоприятную возможность всенародного подъема, не догадавшееся создать аккумулятор для длительного использования внезапно появившейся энергии, огромный заряд которой пропал поэтому даром. Виновато и общество, оказавшееся неспособным на длительное волевое усилие и скоро вернувшееся в свое обычное состояние едкого скептицизма и страстной, но бесполезной (потому что злостной) критики. Инерция трех поколений никчемных людей взяла верх...» Какие, к черту, вояки?
Перестройка, перестрелка, перекличка... Огненная дуга... Об органах государственной власти, о праматери современной российской Думы, о партиях и партийных программах беспристрастная Матушка-История речет так: «Совет Государственной Обороны — многоголовый анархический организм — оказался совершенно не в состоянии справиться со своей сложной и ответственной задачей. Заседания этого разношерстного Ноева ковчега носили характер совершенно сумбурный. Заседания Совета Государственной Обороны Столыпин характеризовал «бедламом», Великий князь Сергей Михайлович — «кошачьим концертом», а генерал Палицын, один из инициаторов этого учреждения, — просто , «кабаком»... Дума выдвинула много хороших ораторов, но ни одного государственного человека. Участие в управлении государством было очень ограниченным. Правительство продолжало комплектоваться представителями сановного мира и не было ответственно перед Думой... Партия и партийная программа представляли для либерально-революционной общественности святая святых. Русский «общественник» — все равно, конституционный демократ, социалист-революционер, социал-демократ или большевик — твердо верил в непогрешимость своих партийных догматов. Вне партии для него ничего не существовало. Не партия служила интересам страны, а страна должна была, служить интересам партии. Если программа расходилась со здравым смыслом и требованиями жизни, то виноват был здравый смысл и требования [430] жизни. Партийная же программа при всех обстоятельствах оставалась непогрешимой. Доктринерство общественности вытекало из ее неопытности в государственном строительстве. Все свои познания в этой области она черпала из иностранной парламентской практики, наивно считая западноевропейский парламентаризм верхом совершенства и мечтая подогнать под те же образцы Россию. Во всеоружии своих теоретических познаний передовая русская общественность сгорала властолюбием. Она рвалась к власти на смену «отживающему самодержавию», дабы применить эти теории на деле. Никто из этих самонадеянных доктринеров не сомневался в возможности и даже легкости управления громадной страной по самоучителю, к тому же заграничному». Читаешь ее, вот такую нашу суровую и серьезную Историю, вроде не грешно и слезу смахнуть, ан нет, силен он, российский дух противоречия, на уме глупость всякая, сказка вертится. Русская, народная. Пробудился однажды поутру свет-Иван-царевич, глядь, а в организме крупный непорядок: вместо пупа — огромаднейших размеров гайка. Что тут началось! Со всех концов царства съехались — слетелись лучшие первейшие врачеватели и околослесарных дел мастера. Что они только с той гайкой не делали! И ничего, сидит проклятая, ни на миллиметр не провернулась. Нашлись добрые люди боярского сословия, посоветовали — порекомендовали: мол, за тремя морями, в тридесятом царстве мастера нашим, лапотным, не чета, враз с гайкой сладят. Скоро сказка сказывается, еще быстрее Иван-царевич конно и водно в указанный регион добирается. Прибыл. Мастера, точно, с нашими не сравнить. Враз подсуетились, инструмент хитрый, слесарно-гинекологический завели и под торжествующие крики гайку зловредную отвернули. Только гайка на пол упала — у Ивана-царевича задница отвалилась. Мораль: не ищи за тремя морями, в тридесятом царстве на отечественную задницу приключений. Сказка — ложь, да в ней намек...
«Картинки с выставки» 80-90-летней давности, а как свежо, как актуально! Умные учатся на чужих ошибках, неумные — на собственных. Общественное развитие везде идет по спирали, а у нас что, по кругу? Кто мы? Сколько можно наступать на одни и те же грабли? Почему «смутное время» стало нашей нормальной средой обитания? Мы когда-нибудь просто жить, а не бороться, начнем? [431] Мы все виновны. Все без исключения виновны в том, что позволили в очередной раз развязать державный веник — 73 процента за! — а мы позволили! Корчатся в огне междоусобиц отдельные его прутики, легко гнутся и ломаются они под напором внезапно хлынувших экономических тягот, стремительно нищают и дробятся, дробятся, дробятся... Развалился Союз. Теперь разваливается Россия. Суверенные республики, суверенные области, суверенные города. По логике процесса, должны дойти до суверенных хуторов, не исключено, подворий. Феодальная Русь! Взялись мы обезьянничать. Как водится, сразу в пример себе «героев» — США, Германию, Японию. Раньше все их догоняли и перегоняли, теперь будем за ними тянуться. Тоже дело — «чем бы дитя ни тешилось»... Вообще-то уважающие себя люди и государства живут своим умом. Глупость — это не отсутствие ума, это — такой ум. Может, для начала и не грех собезьянничать, только любой чужой, даже самый замечательный опыт следует преломлять на свою почву с учетом политических, экономических, религиозных и массы других условий. Иначе рискуем, желая иметь козу, получить грозу, точнее, уже получили. Все мировое сообщество стремится к интеграции, объединению, мы недрогнувшей рукой рубим вековые связи. Они открывают границы, снижают планку таможенных требований, наши внутренние границы стремительно теряют прозрачность, мы создаем свирепые таможни там, где их отродясь не было. В Западной Европе введена единая денежная единица — ЭКЮ, а у нас — «парад» национальных валют, большинство из которых годно только для одной цели — оклеивания туалетов. У них все делается для того, чтобы людям жилось лучше, проще, чтобы избавить их от массы искусственных, надуманных тягот, у нас — наоборот. За политической трескотней о реформах, демократии, правах человека как-то потеряли его, бывшего советского, ныне, никому не нужного человека. Он ныне впал в дикую нищету в массе своей и не видит на темном небосклоне ни одной путеводной звезды. Человек живет надеждой, как бы тяжко ему ни было, только надежда способна помочь ему преодолеть все на свете. Человек может настроиться на жизнь в экстремальной ситуации на какое-то определенное время, но когда ему дают понять, что вся его оставшаяся жизнь — экстрема, надежда умирает. И тогда начинают расти кладбища покойников, похороненных в целлофановых мешках. И первыми жертвами экстремальной [432] «жизни» становятся старики — победители в величайшей из войн, растратившие в попытках «догнать и перегнать» силы и здоровье и на склоне лет нагло ограбленные государством, во имя которого они вершили свои боевые и трудовые подвиги. И дети, большинству из которых плохо в семьях. У них отец и мать, издерганные бесплодными попытками свести концы с концами. Концы очень часто не сходятся, и тогда всю тоску, горечь, раздражение и зло родители срывают на детях. Семьи разваливаются, дети бегут. Попадают из-под опеки родительской под опеку государственную, из огня да в полымя — в детдом. А услужливая статистика подсказывает, что каждый третий ребенок, вышедший из детдома, становится бомжем, каждый пятый попадает под суд, а каждый десятый кончает жизнь самоубийством. И это человеческое общество? Вместо того, чтобы уйти от детских домов казарменного типа в самом худшем понимании этого слова и воспитывать детей в условиях, очень напоминающих семью, что относительно недорого и, главное, разумно и перспективно, оно тратит сумасшедшие деньги на содержание правоохранительных органон для бесплодной борьбы с сонмом изгоев, которых само же и породило. У нас что, высоких человеческих душ не осталось? Или мозгов? Все разрастающаяся темная масса неграмотных, обездоленных, озлобленных, никому не верящих людей без будущего, без путеводной звезды, без царя в голове стремительно погребает и погребает под собой все робкие ростки прогресса. И воцарится закон джунглей. Старики и дети... Дети и старики... Прошлое и настоящее... Настоящее и будущее... Отношение к ним есть один из главных способов определения наличия морального здоровья общества. Оно или есть, или его нет. И оно есть граница, отделяющая общество людей от сборища нелюдей. Остановиться бы, задуматься... Не разорвать бы связь времен, не похоронить бы походя, бездумно свое будущее, не убить бы надежду, ибо уже сейчас смертность превышает рождаемость. А такого даже в Великую Отечественную войну не было. Была надежда, и люди жили и рожали детей, и крепла держава. Это нормально, когда рожают детей. Что сотворили мы, неразумные, над собой, над своими детьми, а, значит, и над своим будущим, над своей многострадальной Родиной, которая для большинства из нас была, есть и будет единственной? Нам некуда идти с этой земли. А не [433] махнули ли мы, братья-славяне (и не славяне тоже!), хрен тоталитарный на хрен демократический? Из практики известно: такая замена — только пустая трата времени. «У России друзей нет!» — сказал в свое время государь-император Александр III. И ничего с тех пор не изменилось. Ползут на нашу землю легионы нуворишей. Сулят миллиарды. Сулят манну небесную. Оптом и в розницу скупают необъятные богатства наши и души. С помощью перевертышей творят черное дело с одной целью — чтобы не было у России будущего. Работают организованно, без сна и отдыха, во всех направлениях: политическом, экономическом, нравственном. Тратятся, не скупясь, потому что все эти расходы в сравнении с расходами на противостояние великой державе — ничто!
Из мальчишки, привыкшего с детства шакалить, перепродавать бутылку «Кока-колы» или пачку жевательной резинки, насмотревшегося всевозможной сексуально-насильственной галиматьи, никогда не вырастет Гражданин и Солдат своей страны. Из девочки, вокруг которой, сюсюкая, увиваются всевозможные липкие типы, на словах предлагая стать фотомоделью, а в действительности делая ее обыкновенной шлюхой, никогда не вырастет Гражданка и Мать. И вот это последнее, нравственное разложение — самое страшное.
Неприхотлив, мужествен наш народ. Пройдя через великие испытания, оплатив кровью все и вся, привык обходиться малым. И как бы тяжко ни было, мы в состоянии преодолеть все наши экономические трудности при соблюдении двух обязательных условий: оградить от тлетворного разложения наше будущее — детей и начать жить своим природным живым российским умом. Если этого не сделаем — не будет ни великой России и никакой России вообще! Будет территория, предназначенная для выполнения трех функций: поставка на мировой рынок супердешевого сырья, сверхдешевого рабочего быдла и вселенская свалка всевозможных (включая радиоактивные) отходов, населенная холуями, рабами, подонками — кем угодно, но не Гражданами с большой буквы.
Всегда нужно твердо помнить: мы — наследники 1000-летней православной Руси, 300-летнего дома Романовых почти 75-летней Советской власти. И ни от чего и ни от кого в своей истории мы не имеем права отказываться. Без прошлого нет и не может быть будущего. И не надо [434] стрелять в Прошлое из пистолета — Будущее ответит из пушки. Иваны, родства не помнящие, годятся для одного — быть холуями.
А прошлая история наша учит нас, что все эти мелкопоместные удельные княжества мы уже проходили. Было! И закончилось трехсотлетним монголо-татарским игом! Но то была кабала физическая, жива была вера и достало у народа сил и мужества родить Сергия Радонежского и Дмитрия Донского. И возродилась Русь...
В 1612 году, стоя на краю пропасти, перед лицом угрозы краха государственности, выдвинул русский народ из своих рядов гражданина Минина и князя Пожарского. И преодолел Смутное время. И возродилась Русь...
Великий Петр, зубы сцепив, преодолевая интриги и косность, создавая армию, терпя поражения и неудачи и перековывая их в Викторию, прорубая окно в Европу, тяжелой рукою укреплял государственность. Не сахар был Самодержец Российский... Но возродилась Русь...
В 1812 году на землю русскую припожаловала «непобедимая» армия из «двунадесяти языков» во главе с увешанным всеми мыслимыми и немыслимыми титулами императором Франции. Авторитет Наполеона был столь высок, что ему даже Москву сгоряча отдали. Подержать. Поперебрасывать с ладони на ладонь. А потом встал Его Величество Русский Народ, и не стало «непобедимой» армии. Л. Н. Толстой в своем романе «Война и мир» очень точно определил, что войну выиграл не Наполеон и не Кутузов, а русский дух. Последние гвозди в гроб французской авантюры вколотили в Париже русские казаки. И возродилась Русь!..
1941-й... Это нашествие было самым серьезным. Настолько серьезным, что пришлось насильно забытую было историю вспомнить, портреты Александра Невского, А. В. Суворова, М. И. Кутузова на видном месте разместить. Выстояли. Перемололи, вышвырнули. Победили. И возродилась Русь...
Новое ползучее, липкое, тлетворное иго, надвигающееся на нашу землю со всех сторон, направлено не против материальной оболочки державы, а против Души Народа. Враг страшен тем, что он невидим. С ним нельзя скрестить меч. Его нельзя достать пулею. Но он есть. Он расшатывает и разрушает основополагающие моральные устои, завещанные нам предками, и заменяет их импортным суррогатом чуждых нам идей. Он плодит всевозможные секты, партии, общественные [435] организации мутной направленности и проповедует православной Руси православие на английском языке. Он создает политический, экономический хаос, стравливает народы, организовывая для них себе на забаву всевозможные вооруженные конфликты и гражданские войны. Он поощряет разгул преступности и препятствует борьбе с нею. Он организует «утечку мозгов» и тем уничтожает интеллектуальный потенциал государства Российского. Он делает все для того, чтобы процесс разрушения державы стал необратимым, и во многом уже преуспел. Ему кажется, что желанная цель близка. Но он ошибается. Он не знает, что сопротивление славянства в экстремальных ситуациях десятикратно усиливается, и никому не дано понять, за счет чего это происходит. Он не помнит того, что русские медленно запрягают, но очень быстро ездят. Он не осознал, что пружина беспрецедентного, не имеющего в мире аналогов российского терпения сжата почти до предела, еще немного, и она могуче распрямится с очистительной силой, сметая накопившуюся за годы и годы накипь, мразь и скверну. И возродится Русь...
Наши великие предки оставили нам державу. Они умели являть миру силу, мощь, величие и благородство. Они за все заплатили полной мерой, каждый клочок державной земли обильно и не один раз полит потом. За Державу отданы десятки миллионов жизней, пролиты реки крови. Стратегически они не проиграли никому и ничего. Они были Воины и Созидатели. Почему мы бездарно разваливаем великое наследство? Почему мы стали разрушителями? Ответ прост. Обратимся к Истории Русской армии: «Можно и должно говорить о происках врагов России. Важно то, что эти происки нашли слишком благоприятную почву. Интриги были английские, золото было немецкое, еврейское... Но ничтожества и предатели были свои, русские. Не будь их, России не страшны были бы все золото мира и все козни преисподней». Враг наш — внутри нас. Поэтому победители живут несравнимо хуже побежденных. Поэтому, обладая колоссальными богатствами и имея возможность кормить полмира, мы влачим жалкое существование, постыдно побираемся и все равно не сводим концы с концами. Поэтому за державу обидно!
А пока мы куда-то идем. Куда? Спросим у Платона: «...тирания возникает, конечно, не из какого иного строя, как из [436] демократии; иначе говоря, из крайней свободы возникает величайшее и жесточайшее рабство... демократию подтачивает болезнь, которой я считал появление особого рода людей, праздных и расточительных... мы их уподобили трутням... самые ядовитые из трутней произносят речи и действуют, а остальные усаживаются поближе к помосту, жужжат и не допускают, чтобы кто-нибудь говорил иначе... В конце концов, когда они видят, что народ, обманутый клеветниками, готов не со зла, а по неведению расправиться с ними, тогда они волей-неволей становятся уже действительными приверженцами олигархии... Значит, уже это-то ясно, что, когда появляется тиран, он вырастает именно из этого корня, то есть как ставленник народа... Имея в руках чрезвычайно послушную толпу, разве он воздержится от крови своих соплеменников? Напротив, он станет привлекать их к суду по несправедливым обвинениям и осквернит себя, отнимая у человека жизнь... Карая изгнанием и приговаривая к страшной казни, он между тем будет сулить отмену задолженности и передел земли... первой его задачей будет постоянно, вовлекать граждан в какие-то войны, чтобы народ испытывал нужду в предводителе... А если он заподозрит кого-нибудь в вольных мыслях и в отрицании его правления, то таких людей он уничтожит под предлогом, будто они предались неприятелю... тирану придется их всех уничтожить, так что в конце не останется никого ни из друзей, ни из врагов, кто бы на что-то годился... Он связан блаженной необходимостью либо обитать вместе с толпой негодяев, притом тех, кто его ненавидит, либо проститься с жизнью... Народ тогда узнает, клянусь Зевсом, что за тварь он породил, да еще и любовно вырастил...»
Удивительно глубокий человек был древнегреческий философ Платон! 2400 лет назад эти строки написал, а сколько раз жизнь подтверждала правильность поставленного им диагноза. Да, от демократии до олигархии — меньше шага. Да, опьянение свободой в неразбавленном виде сверх должного веселит, но и о похмелье забывать не следует...
Вот мы и пришли... к извечному российскому вопросу: «Что делать?» Другой, не менее известный, вопрос: «Кто виноват?» — даже трогать не станем, и так ясно.
Кто хочет успешно управлять Россией, должен хотя бы на «удовлетворительно» знать ответы на пять вопросов:
I. Что есть национальная политика в России? 132 нации [437] и народности, православие, католицизм, мусульманство, буддизм, иудейство, масса сект. Что может объединить, чем можно скрепить эту огромную, разноязычную, разноплеменную массу? Какие струны в совершенно разных человеческих душах надо задеть, чтобы без насилия понудить людей мирно сосуществовать, а не уничтожать друг друга? Национальный вопрос в России не закрыт, на него просто закрыли глаза. Много горя еще может принести страусиная политика в национальном вопросе.
|
| |
| |
| Славянович | Дата: Воскресенье, 21.08.2011, 20:41 | Сообщение # 40 |
|
Председатель СДР г.Локня
Группа: Администраторы
Сообщений: 285
Статус: в самоходе
| II. Что есть в России политика региональная? 89 регионов, или, как их принято называть, субъектов Федерации, из них 17 «нерусских». Это республики, края, области, мегаполисы (Москва, Санкт-Петербург). Это оффшорные зоны, свободные экономические зоны, зоны наибольшего экономического благоприятствования. Границы этнические, как правило, не совпадают с границами географическими. Всем хочется много суверенитета и соответствующих привилегий. Некоторые не прочь махнуть избыточную, по их мнению, часть суверенитета на дополнительные экономические льготы. Как сделать так, чтобы кто-то, большой и нахальный, не стянул одеяло на себя вопреки державным интересам?
III. Что такое экономическая политика в России? Переразвитый военно-промышленный, недоразвитый аграрно-промышленный, убыточный — парадоксально, но факт — топливно-добывающий комплексы. Масса нерентабельных предприятий, иногда с отсталыми навсегда технологиями. Громада находящихся в предаварийном состоянии или на ладан дышащих атомных электростанций, предприятий химической промышленности. Экология — мрак. Все хотят жить, как на Западе, а работать, как при социализме. Трехдневная рабочая неделя и четырехчасовой рабочий день. Любое повышение заработной платы дает один и тот же результат — очередной виток инфляции. Отечественный предприниматель в загоне. Иностранцы: мера участия. Как объять необъятное?
IV. Какая должна быть налоговая политика в России? Государство много хочет, пытаясь «содрать» с производителей 93 рубля из 100 зарабатываемых, а иногда и 116. Кто много хочет, тот мало получает. Производить становится невыгодно, производство останавливается, государство не получает ничего или, точнее, получает — кучу маленьких МММов. Кривая Леплера: если государство допускает такое [438] свинство, что планка налогов достигает критической отметки в 45 — 50 процентов, следствия два: массовое падение производства и поголовное уклонение от уплаты налогов. Голь на выдумку хитра, и никакая налоговая полиция тут не поможет. Кроме того, всем ясно, что львиная доля налогов идет на содержание непомерного чиновничье-бюрократического аппарата, и это дополнительно стимулирует изобретательность налогоплательщиков в части уклонения от уплаты налогов. Они, налогоплательщики, справедливо полагают, что в виде взяток бюрократам бюрократово уже отдали. Но государство без налогов существовать не может. Замкнутый порочный круг. Где налоговая грань здравого смысла?
V. И, наконец, какой тип государства мы хотим построить в России? Без проекта можно построить средней паршивости курятник, все остальное, от двух этажей и выше, требует проектирования. Это в гражданском строительстве. А в строительстве государственном? Зная, что строим, придем к пониманию, как строить. Один туземный президент, отвечая на вопрос: «Что же строим?», глупо улыбаясь, заявил: «Хорошее». А точнее сформулировать задачу можно? Вот с обстоятельного, многопланового ответа на эти вопросы и начинается Родина. С ясного понимания того, чего же мы хотим. С осознания бесчисленных трудностей, которые предстоит преодолеть. С веры в то, что преодолеем. Иного не дано. Мы русские — мы все можем. Готов ли я сегодня отвечать на эти вопросы? Да, готов! Но это тема отдельного и серьезного разговора. Почему современная Россия стала правопреемницей только Советского Союза? А тысячелетняя история Киевской Руси, Руси боярской, России царской, что, не в счет? Или в очередной раз выгодно историю забыть? Мы должны стать наследниками царской России по состоянию дел на февраль 1917 года. Таким образом, мы восстановим связь времен и историческую преемственность поколений. Мы наследуем долги, но мы наследуем и проценты от многочисленных вкладов, которые за десятилетия наросли — приятно представить, — и сами вклады. Долги мы отдадим — куда они денутся. Но мы восстановим престиж государства Российского и в историческом плане останемся порядочными людьми, а такого рода порядочность дорогого стоит.
Соотечественники. Тремя волнами эмиграции расшвыряла [439] их злая судьба по всему свету. Армянская диаспора, чеченская диаспора... А кто и когда задумывался, какова русская диаспора в ближнем и дальнем зарубежье? Разве мы не дети одной земли? Разве попавший по воле рока в Нью-Йорк или Париж русский перестал быть русским? Или русскими перестали быть 25 миллионов человек, в одночасье, помимо собственной воли, оказавшихся на «чужбине» в ближнем зарубежье? Разве у них так же, как у нас, не болит сердце за Россию? Почему мы забыли о них? Мы разные, они по-другому видят и представляют себе возрождение России? И прекрасно. Все приходят на этот свет разными, и уходят так же. В этой пестроте, многоголосье взглядов, мнений и суждений, как всегда, где-то посредине отыщется истина. Правота доказывается не кулаками, а логикой, разумом, опытом жизни. Побеждать в цивилизованном обществе — занятие глупейшее, не победить, а убедить — вот что достойно славы. Противостояние давно утратило всякий смысл — в эмиграции оказались и потомки рьяных монархистов, и не менее рьяных коммунистов. Делить стало нечего. Мы все — дети России, пришла пора протянуть друг другу руки.
В России эпоха вражды, сначала явной, потом перешедшей в подспудную, тлеющую, затянулась. Она веригами висит на плечах, не дает дышать, думать, жить. Она застит взор пеленой ненависти, неприязни, обид. Прошлое с нами, прошлое внутри нас. Без прошлого нет будущего, но и жить с постоянно повернутой назад головой невозможно. Ради будущего мы должны осознать себя единым народом. Пора поставить точку. Пора похоронить принесшую нам столько горя, страданий и мук эпоху и начать жизнь с чистого листа С новой строки. А что принять за точку отсчета? Борьба каких сил положила начало эпохи вражды? Самодержавной власти и партии большевиков. Кто их олицетворял? Государь-император Николай II и вождь трудящихся В. И. Ленин Оба давно ушли, один пережил другого на неполные шесть лет, и останки обоих до сих пор не преданы земле Над прахом уже десятилетия глумятся, над одним — мерзостно-варварски, над другим вроде бы научно, но то и другое, по большому счету, циничное издевательство. Ибо нарушен вековечный мировой порядок — все живущее от земли родится и в нее уходит. Так было, так есть, так будет. Никому не уклониться, никому с собой ничего не унести. Оба — и царь и [440] вождь ушли в небытие и в историю, и останутся в ней навсегда. Их можно кусать, но нельзя укусить. Оба познали земную славу, почести, величие и оба расстались с жизнью в результате насилия. Оба были еще и просто люди, один — муж и отец большого семейства, второй — любящий сын и брат. Одному должно найти упокоение в усыпальнице русских царей, второй завещал простую и понятную человеческую просьбу — похоронить рядом с матерью. Так пусть обретут вечный покой помазанник Божий и вождь пролетариата. Обретут, унеся с собой окаянное время. Одновременно. Всенародно. Под стон колоколов по всей стране. Под склоненные знамена. Под артиллерийский салют. Под звон тысячетрубного погребального оркестра. Эту трагически-величественную церемонию должен изваять — именно изваять — один из отечественных (обязательно отечественных!) гениев режиссуры, такой как Никита Михалков. Она должна ударить по нервам, по душам, по сердцам! Она должна вызвать всеобщую сопричастность великому действу, наполнить сердца Верой, Надеждой, Любовью. Это будет великий символ всеобщего примирения и очищения, что даст прорыв в будущее!
Великая смута расколола некогда единый офицерский корпус русской армии, поделила его на красных и белых. Русские офицеры — люди одной крови, веры, языка, наследники одной боевой славы — в трагическом помрачении умов перестреляли и порубили друг друга. Мужественно и профессионально. Беспощадно. Русские русских в плен не брали. Ненависть стала религией. Вслед за офицерским корпусом на белых и красных поделилась вся страна. Многие умерли, так и не успев и не сумев уяснить разницу. Канула в Лету гражданская война, отгремела Великая Отечественная. Сменилось несколько поколений, человечество расщепило атомное ядро, научилось лечить страшные болезни, шагнуло в космос. Мир поменялся, но незыблемым в России осталось одно — деление на красных и белых. Враждующие стороны могут называть себя как угодна, но они все равно — красные и белые. Эти два цвета — каинова печать, это в крови, это в мозгу это в генах. Это деление не приводило к добру раньше и не приведет никогда. Невидимый глазу и оттого еще более зловещий дьявольский огонь можно и нужно погасить поставив в Москве, на Красной площади, простой и величественный памятник русским людям, россиянам, в силу трагического [441] стечения обстоятельств погубившим себя и свою страну. Один, общий — на всех. В назидание потомкам. Смотрите. Помните. Остановитесь. Пусть вам никогда не будет обидно за Державу. Этот памятник будет, обязательно будет. И скоро. Мы его выстрадали. Такую цену ни за один памятник в мире не платили. И не заплатят. На это способны только мы, русские! Он грядет, а пока... Ордена российские: Александра Невского, Суворова, Кутузова, Нахимова... Какие имена, какие деяния... Слава, доблесть, бессмертие... Неотъемлемая, казалось бы, часть истории русского народа, русской армии... На ней бы, на Истории, на Славе, детей воспитывать — будущее стойкое поколение россиян, нетравленое поколение, без рабства в крови, без страха в генах. Свободных людей свободной земли. Будущее России... Указ от 2 марта 1994 года — и ни истории, ни славы! Вместо них — очередной суррогат: «медаль к ордену, орден к медали». Все эти медали к орденам и значки «Шестьсот лет граненому стакану» ничего не дают ни уму ни сердцу. Все это действо мутное, непонятное, нерусское, неприемлемое, призванное в очередной раз стереть из памяти народной величие подвигов полководцев российских, принизить славу русского оружия, подрубить могучие духовные корни державы. Чем отличается забвение тоталитарное от забвения демократического? Ничем! У власти — те же люди и природа забвения — та же. Им очень нужны красные и белые, в этих цветах смысл их существования. Для них Россия — «эта страна», полигон для самых диких бесчеловечных экспериментов, источник безбедного существования, а россияне — подопытные кролики. А если вдруг осатаневшие кролики обнажат резцы, то отойти есть куда. На русские деньги в заморских землях все для этого готово. При этом нас же и хаять будут — какие мы некультурные, дурно воспитанные, и «галантерейность» в обращении у нас отсутствует в наличии. Ничего, пережили голод — переживем и изобилие. Хайте. Но наша История и наша Слава с нами останутся, ручки у пигмеев коротки Славу из Истории вымарать, а саму Историю заставить забыть. Но убивать никого не надо. Зачем готовить почву для создания новых легенд и мифов о «демократических великомучениках»? Работа грязная и глупая. Просто отшвырнуть, как отшвыривают с дороги змею. Пусть живет ушибленная, если сможет.
А у указа есть «духовные» истоки: октябрь-93. В сердце [442] земли российской — в ее столице, из российских танков российскими офицерами расстрелян российский же Верховный Совет. Телекомпания «Си-эн-эн» оперативно и высокопрофессионально показала российский позор всему миру. Мир с непривычки вздрогнул, ну, это у них, у цивилизованных, бывает, они потом еще долго нервно хихикали и ежились. А мы — ничего, мы — привычные. У нас тут же народилась новая плеяда Героев России. Давайте еще раз вдумаемся в смысловой ряд: Россия... столица России... российские танки... российские танкисты... расстрел россиян... герои России... черт знает что! С какими глазами, интересно, лапы за звездами тянули? Или совесть — это роскошь, а роскошь нам не по карману? В гражданских войнах государственных наград нет, и если правители по недомыслию или из конъюнктурных соображений все же пытаются их всучить, порядочные офицеры от них отказываются. Но это Офицеры!.. И еще одна вывихнутая мысль из головы не идет. Если исход политического противостояния решают танки, то главный политик страны — командир танкового полка. Развернул свой 125-миллиметровый «политический аргумент» в одну сторону — одна политика, в другую — другая. А все остальные нашептыватели на ухо и вообще советчики при нем, при танковом полковнике. Но советчиков можно слушать, а можно... Холить его, танкиста, лелеять надо, не гневить, а то вдруг встанет с левой ноги да не в духе и развернет политику куда Макар телят не гонял. Что тогда делать будем? Так армия вне политики или как?.. Похоже, что «или как»... И опять проступают те же цвета — белый и красный. Кто ведет, с кем идти? И надо ли? Прикрыл один глаз — бело, прикрыл другой — красно. Черт направо, черт налево... Там, глядишь, и кладбище набежало, за ним другое, третье... А мир — он не красно-белый. Он — пестрый, многоцветный, сияющий, радужный, радостный... И красные, и белые цвета в нем — только рядовые, равноправные, ничем от других цветов не отличающиеся составляющие. И это — мир.
Смягчая жестокость законов необязательностью их исполнения, власть в России всегда была суровой. Молох власти перемалывал отдельных людей, семьи и целые народы. Кромсал, рвал, рубил, не утруждая себя разбирательствами, кто прав, а кто виноват. И никогда, ни разу Власть не склонила голову перед Народом в знак покаяния. Не вернуть [443] безвинно убиенных, до времени из-за перенесенных страданий и мук ушедших, не прибавить здоровья здравствующим, да и ограбленным надеяться не на что. Но пролить чудодейственный духовный бальзам на больную народную душу, покаявшись в содеянном и испросив прощения, — ох, как это сейчас необходимо. Та власть, которая найдет в себе мужество для такого возвышенного шага, и будет истинно народной властью. С нее начнется Возрождение. Россия — не единственная страна, в духовном арсенале которой отсутствует общенациональная идея, но это слабое утешение. Стержень, вокруг которого сплачивается нация, сначала сломали, потом пытались заменять суррогатами, а в конце, во времена царствования Леонида I, и вовсе утратили. И мы стали страной без руля и ветрил. Нас поразил духовный СПИД. Любая дешевка в яркой обертке стала восприниматься как откровение. Всяк стал сверлить дыру в своей части державного корабля, не осознавая, что ко дну пойдем все. Мы летим в пропасть и живы, пока летим. Но дно все ближе и ближе. Надо всмотреться в него пристально, мужественно и. хладнокровно, надо зацепиться за что-то спасительное. Надо воссоздать державный стержень. Выбор невелик: национализм и православие. Русский национализм — он как медведь зимой в берлоге — ленивый, заспанный, расшевелить и выгнать нелегко. Но если раскачается и выберется, назад уже не вернется — шатуном станет. И тогда на пути не становись! Злой, худой и волосатый, он будет наводить ужас на мир и его окрестности. Он не даст жить другим, желая попеременно то меда с хреном, то квашеного ананаса, то лапы в теплом океане омочить, но и сам жить не будет. Продираться сквозь джунгли к теплому океану — разве это жизнь?
И православно-тысячелетняя Вера нашего народа, не раз могуче подвигавшая его на подвиги, не раз спасавшая его в смутные времена. Вера, неразрывно связанная с Отечеством. Но... История Русской армии: «Суворов учил: «Мы — Русские! С нами Бог». Его не поняли, стали по-дикарски перенимать чужеземные «доктрины» и «методы», рассчитанные на сердца чужих армий. Мы перестали быть Русскими... Бог перестал быть с нами...» Все новое — это хорошо забытое старое. Так, может быть, не мудрствуя лукаво, вспомним, на, чем стояла Русская земля, и вернем отлученную от государства церковь в его лоно, воссоздав мощный духовный государственный институт? И серьезно, и вдумчиво, как это мы [444] можем, когда захотим, реформируем армию, вернув ей былую мощь и величие. Церковь укрепит армию, армия защитит церковь. И на этой возрожденной духовной оси двух державных сил вновь ощутим себя Русскими. А духовная мощь и доблесть объединенными усилиями на русской почве возродят творческий гений. А треугольник — фигура жесткая, непоколебимая. И тогда державе — быть! Только не спешить. «Служенье муз не терпит суеты». Не превратить восстановление храма Христа Спасителя в комсомольско-молодежную стройку, в создание чьего-то «личного народного» храма. В конъюнктурно-поспешно отстроенном на оторванные от сирот и стариков бюджетные деньги храме будет не больше святости, чем в предшествовавшем ему бассейне. Это новое раздражение и новая смута. Дорога к храму длинна и терниста.
Родина не должна быть малоизвестной. Ее надо научиться любить, а любить можно только то, что знаешь. Надо знать ее великое прошлое, ее гениев и злодеев, ее сказания и легенды, цвета ее флага, абрис ее герба, мелодию ее гимна. Моральное здоровье нации определяется очень просто — если при звуке гимна страны люди непроизвольно встают и замирают, значит, нация здорова. Любить свою Родину могут только хозяева своей земли, которым ведомо понятие «малой родины», на которой у них отчий дом — родовое гнездо, свои три березы, незатейливая, метровой ширины речушка. Им есть что защищать, им есть за что, если приведется, умереть. Бомжу, меняющему вокзалы и подвалы, не дано возвыситься до понятия «Родина». Это не те сорок миллионов придурковатых «собственников» с тремя акциями «МММ» в нижнем ящике комода, с которыми они толком не знают, что делать. Нет, это — хозяева, упорно и настойчиво работающие на себя, на своих детей и внуков, на свою державу. Разумные, заботливые, предусмотрительные. Им интересно на своей земле все, им до всего есть дело, им хочется жить и созидать, жизнь для них многоцветна и радостна. Ими не надо командовать, им надо дать одно — разумную, огражденную законами свободу. Хозяин, начиная новое дело, рискует своими деньгами, чиновник — государственными. Хозяин работает на положительный результат, чиновник к результату равнодушен. У нас не будет хозяев до тех пор, пока государство будет работать на чиновника, а не чиновник на государство. Оптимальная система управления: начальник — программист — компьютер. Это непросто, [445] но к этому надо стремиться. Тогда «пинатели воздуха» уступят место хозяевам, а хозяева возродят Державу.
Цари, генсеки, президенты приходят и уходят, а народ остается. Вечная это категория — народ. Он, народ, состоит из отдельных людей, таких разных, таких непохожих. И каждый приходит в этот мир, чтобы родить детей, дождаться внуков, построить дом, посадить дерево и уйти. Каждый человек — это целый мир, и дано ему прошагать по Земле семьдесят — восемьдесят лет, и мир меркнет, и на смену ему приходит другой, неповторимый, и жизнь продолжается. И не надо прерывать ее пулей или осколком. Когда-то надо остановиться и начать жить, а не бороться. Люди — не мусор, не мелкая разменная монета в политических играх и не удобрение для полей. На таких полях можно вырастить только зубы дракона. И кровь людская — не водица. Одна у нее цена. Человеческая она кровь. 9 января 1905 года было убито и ранено тридцать манифестантов — и этот день был назван «кровавым воскресеньем». В февральские и мартовские дни 1917 года было растерзано пять тысяч — и революция была названа «бескровной». Во время известных событий 1989-1990 годов в Тбилиси погибло восемнадцать, в Вильнюсе — тринадцать человек — и шум на весь мир. В Таджикистане убиты десятки тысяч человек. В октябре 1993 г. в Москве убиты сотни — и молчаливое равнодушие. Нет крови «священной» и крови, которую можно проливать, как воду. Нет такого конфликта, который люди или государства не смогли бы разрешить без кровопролития, была бы добрая воля. Все войны в истории человечества, даже столетние, кончались переговорами и миром. Без исключений. Так стоит ли наваливать горы трупов, плодить бессчетное количество калек, вдов и сирот, превращать в пыль и пепел города и села, прахом пускать по ветру труд многих и многих поколений, отбрасывать страну в ее развитии на десятилетия назад, а потом садиться за стол и договариваться. Может, сразу с этой заключительной стадии и начать? Гомо сапиенсы все-таки!
Давно пора прекратить посыпать головы пеплом; периодически оглашать мир воплями о том, какие мы недоумки; с помощью «начальника отдела кадров войск ПВО» Руста смещать сотни генералов и офицеров; дирижировать чужими оркестрами и вообще творить подобные благоглупости на потеху зарубежной публики. Русская народная [446] мудрость: молчи — за умного сойдешь. Не научившись уважать себя — других уважать не заставишь. Никакой иностранный дядя из той клоаки, в которую мы сами себя загнали, нас тащить не будет, можно в этом не сомневаться. Так и будем, как козлы за морковкой, ходить за посуленными «зелеными» миллиардами до скончания века. Российский ученый, российский предприниматель, купец российский, рабочий, солдат — вот опора и надежда державная. Культурный и образованный россиянин. Обязательно образованный, во что бы то ни стало образованный. Дурак, но преданный — это проехали. Закрыл рот и убрал рабочее место — тоже проехали. Не болтать надо — пахать! Через великий труд державу на ноги поставить можно. И должно. Поднять надо над горизонтом путеводную звезду, свою, российскую. Чтобы не выписывать во мраке восьмерки и петли, не блудить, завывая от страха и одиночества. Идти тяжело и трудно, не все дойдут, кто-то умрет по дороге, кто-то отстанет, кто-то потеряется. Но мы знаем, куда мы идем. И мы, народ российский, дойдем. Другого не дано.
Превалирующим чувством в нашем обществе на протяжении десятилетий была зависть. Заглянуть в карман соседа — это святое дело! И оказать ему помощь и содействие, широко, от души, по-русски: «Иван, ты сидел?» — «Сидел». — «И я сидел. А Петр не сидел. Давай его посадим?» Нет, дорогие соотечественники, на такой психологии далеко не уедешь. Изжила она себя, осиновый кол ей в могилу вместо креста. Если все-таки бороться, то бороться надо не за то, чтобы не было богатых, а чтобы не было бедных. И бороться за это надо плечом к плечу, чувствуя локоть соседа, и богатеть вместе с Россией, а не за счет ее. У нас для этого есть все, надо только руки и голову приложить. Получится, обязательно получится. И еще — надо, наконец, прекратить лгать. Какие же горы лжи наворочали! И продолжаем по инерции, за счет того, что те же людишки у власти, громоздить. Правда она, объективно, одна. Большая, красивая и чистая. Это теория. А на практике вдруг выяснилось, что есть правда приднестровская и молдавская, армянская и азербайджанская, грузинская и абхазская. Есть две таджикские правды. Есть президентская и парламентская. Правительственная. И все эти мутные ручейки, под правду рядящиеся, текут в болото лжи. Пора мелиорацией заняться, чтобы вырвавшийся из болота на простор и свободу могучий, широкий и кристальный [447] поток смыл всю грязь и кровь. Никто, кроме нас!.. Хватит. Мысли можно развивать до бесконечности. Много их, теснятся они, бьют крылами, куда-то рвутся. Умные ли, глупые, дано ли им расправить крылья и воспарить, или сгинут они безвестно — время покажет, но не надо торопиться их хаять. Необходимо помнить, что всякая идея проходит в своем развитии три фазы:
— Да это же бред сивой кобылы!
— Постойте, постойте, в этом что-то есть!
— Так это же и козе понятно!
Хорошо бы встретить XXI век в государстве возрождающегося здравого смысла. Только где тот Македонский с мечом и железной решимостью гордиев узел извести...
История Русской армии: «Мы должны все время помнить, что мы окружены врагами и завистниками, что друзей у нас, русских, нет. Да нам их и не надо при условии стоять друг за друга. Не надо и союзников: лучшие из них предадут нас». — «У России только два союзника: ее Армия и Флот», — сказал Царь-Миротворец. Мы располагаем бесчисленными духовными сокровищами. Они лежат еще втуне, но дадут, при умении взяться за дело, небывалые плоды — как в мирном строительстве, так и на полях сражений.
Побольше веры в гений нашей Родины, надежды на свои силы, любви к своим русским. Мы достаточно дорого заплатили за то, чтобы на вечные времена исцелиться от какого бы то ни было «фильства» и знать лишь одно русофильство. Довольно с нас «мировых проблем» и дорогостоящего мессианства! Не будем мечтать о счастье человечества — устроим лучше счастье нашей собственной страны. Довольно и «священных союзов» на русской крови и «мировых революций» на русские деньги и русские страдания.
Научимся смотреть на вещи ясно и просто, раз навсегда отрешившись от мистики, засоряющей и затуманивающей государственное сознание.
Русский народ — отнюдь не богоносец, как то думали люди, великие сердцем, но не умевшие мыслить государственно. Он также не преступник, как полагают люди недалекие и озлобленные. Богоносцами могут быть не народы, а только отдельные люди, причисляемые за это к лику святых. У нас богоносцев больше, чем где-либо. Народ — это не только сто миллионов людей, живущих в данное время. Это также — миллиард их праотцов, оставивших наследием великую страну. И это [448] также — миллиард их потомков, что еще не родились, но приумножат это наследие в грядущие века. Народ, как и часть народа — армия, как и часть армии — полк — это не только те, кто есть, но и те, кто были, и те, кто будут. Поколению духовно нестойкому наследуют поколения более сильные...
Наш народ землепашцев в то же время и народ-воин. Никакой иной народ так не сумел соединить плуг с мечом, труд землепашцев с обязательным для всех воинским долгом. В какой стране и в какую эпоху мы найдем явление, подобное казачеству?
Военный гений русского народа велик и могуч — тому свидетели все покоренные столицы Европы и те шедшие на Русь завоеватели, что стали верноподданными Белого Царя.
У Русского Народа есть свои достоинства, есть и свои недостатки. Развивая достоинства, мы должны по мере сил сводить на нет недостатки — то есть в первую очередь стремиться к удалению причин, способствующих этим недостаткам. Труд огромный, но благодарный — труд, за который надо только суметь как следует взяться, а взявшись — вложить в него все сердце и всю душу без остатка.
И за этот беспримерный труд возьмутся и доведут его до завершения те поколения воссоздателей России — Русских офицеров, — для которых в тяжелые годы и писались эти строки.
Нам придется преодолеть великие трудности — но это для того, чтобы совершить затем великие дела!
А когда эти трудности покажутся неодолимыми, рвы Измаила — глубокими, Чортовы Мосты — непроходимыми, когда вот-вот опустятся руки и упадут сердца — тогда оглянемся назад и спросим совета у Петра, Румянцева, Суворова. И они дадут совет — тот самый, какой надо. И вновь содрогнется вселенная от дел русского оружия. Но горе нам и горе вам, что придете, если вместо русских великанов станете спрашивать совета у чужих «нихтбешгимзагеров», если вместо Суворова будете опять искать откровения у Мольтке. Поражения вновь тогда станут вашим бесславным уделом. Третья Плевна сменится Мукденом, Мукден — Мазурскими озерами...
Я верю, что впереди у нас Полтава, а не Мукден. Ибо только верой силен человек. Эпоха разрушителей подходит к своему логическому печальному концу, грядет другая — Созидателей. Державных Созидателей.
Александр Лебедь.
|
| |
| |
| Славянович | Дата: Воскресенье, 21.08.2011, 20:42 | Сообщение # 41 |
|
Председатель СДР г.Локня
Группа: Администраторы
Сообщений: 285
Статус: в самоходе
| Вместо послесловия
НАЧАЛО...
ЗАЯВЛЕНИЕ КОМАНДУЮЩЕГО 14-Й ОБЩЕВОЙСКОВОЙ ГВАРДЕЙСКОЙ РОССИЙСКОЙ АРМИЕЙ
Прежде чем излагать суть заявления, хочу сделать три оговорки.
1.Официально фиксирую, что нахожусь в здравом уме, в доброй памяти. Практически здоров и отвечаю за каждое свое слово.
2.Хотел бы сразу отмести возможные обвинения в том, что я, генерал, человек военный, вмешиваюсь в политику. Я категорически отвергаю такие обвинения и заявляю вам, что буду говорить как русский офицер, у которого есть совесть.
3.Пресс-конференции в обычном смысле сегодня не будет. Говорить буду я, вы будете слушать, если вам это интересно, на вопросы сегодня отвечать не буду.
Я обращаюсь прежде всего к Вам, первый Президент свободной России Борис Николаевич Ельцин. Я обращаюсь также к президентам суверенных республик, к народам, правительствам и парламентам, ко всем, кому будет интересно меня слушать.
Товарищ главнокомандующий, я, командующий 14-й общевойсковой армией генерал-майор Лебедь, вам докладываю.
На границе Приднестровской Молдавской Республики и Республики Молдова нет межнационального конфликта. 39 процентов населения Приднестровья — молдаване, 26 — украинцы, 24 — русские. Эти люди всегда жили между собой в мире. Здесь они родились, выросли, здесь могилы их предков. Здесь имеет место геноцид, развернутый против собственного народа. Я подтверждаю это некоторыми фактами.
Только с приднестровской стороны, по состоянию на сегодняшний день, количество убитых достигает 650 человек, раненых — до четырех тысяч. Подавляющее большинство убитых и раненых — до двух третей — это мирное население. Это женщины, старики, дети. Это не военнослужащие, не военнообязанные, это люди, не состоящие в военизированных формированиях. Если в Бендерах идет «восстановление конституционного порядка», тогда всему мировому сообществу надлежит пересмотреть понятие «оккупация».
По самым последним данным, в городе Бендеры консервный завод разграблен, вывезена готовая продукция, завод сгорел. Маслоэкстракционный завод — вывезена готовая продукция, завод сожжен, заминирован. Пивзавод — вывезена готовая продукция. Биохимзавод — вывезена часть оборудования, разграблен, сожжен. Молочный комбинат — частично выведен из строя. Хлебокомбинат — разграблен. Обувная фабрика — разграблена. Магазины практически все разграблены. Детская поликлиника, СЭС, горполиклиника, женская консультация, гинекологическое отделение — разграблены. Полностью выведено из строя освещение города. Барницкий водозабор выведен из строя. Центральная телефонная подстанция разрушена. Разрушено до 50% жилого фонда. Выведены из строя путем разрушения, подрыва практически все школы, детские сады, лечебные учреждения. Население города Бендеры, которое там еще осталось, даже если допустить, что завтра там воцарится мир, — это обреченные на нищету люди. Им негде заработать кусок хлеба. Все те предприятия, на которых это можно было бы сделать, разрушены, разграблены, развалены, взорваны складские помещения и производственные помещения.
Постоянно наращивается диверсионная деятельность. Основные усилия направлены на выведение из строя энергетических мощностей, линий электропередачи. По состоянию на 4 июля выведены из строя ЛЭП — 330 киловольт Днестровск — Кишинев, ЛЭП — 110 киловольт Днестровск — Тирасполь — Бендеры, ЛЭП Тирасполь — Кицканы — Толмазы — Чобручи, подстанция Бендеры Южная. Вчера я получил информацию, что на территории Украины взорваны опоры линий электропередачи Могилев — Каменец-Подольский. Таким образом, энергоснабжение народного хозяйства Приднестровья сильнейшим образом нарушено.
Количество беженцев, по разным данным, исчисляется от 120 до 150 тысяч человек. Сосчитать более точно невозможно.
Я официально докладываю, что здесь, на территории Приднестровья, нет ни посткоммунистического, ни прокоммунистического, ни неокоммунистического, никакого другого режима. Здесь просто живут люди, которых систематически, иезуитски, зверски уничтожают. Причем уничтожают таким образом, что эсэсовцы образца 50-летней давности просто сопляки.
Военный совет армии располагает обширными кинофотовидеоматериалами и готов представить их для рассмотрения любой комиссии, назначенной международным сообществом.
Я докладываю, что систематический обстрел плотины в Дубоссарах создал реальную предпосылку колоссальной экологической катастрофы. В случае разрушения тела плотины находящиеся в водохранилище 465 миллионов кубометров воды устремятся вниз по руслу Днестра. Волной высотою непосредственно у Дубоссар 20 метров и к Чобручам — до 6 метров будет снесено все, в том числе 31 населенный пункт на правом и 26 на левом берегах Днестра, уничтожены все низководные мосты, водозаборы и очистные сооружения...
Я уже не говорю о том, что на территории Бендер имеется множество мест складирования отравляющих веществ типа аммиачной воды, хлора, сжиженного газа. Вчера только усилиями военнослужащих релейно-кабельного батальона была предотвращена большая катастрофа. Пулями были пробиты резервуары со сжиженным газом, и этот газ начал вытекать и расстилаться по земле. Была создана реальная предпосылка к взрыву колоссальной силы. Воины заслонили собой город.
Я считаю необходимым довести до сведения всех, что ведущиеся сейчас переговоры на самом высшем уровне — есть не что иное, как попытка выиграть время, обеспечить себе время для создания наступательной группировки. Народ молдавский воевать не хочет. Это добрый и мирный народ, когда-то был веселым и жизнерадостным. Министерству обороны Молдовы не остается ничего иного, как задействовать наемников.
Факты. На протяжении последних 1-2 суток в районы Кошницкого и Кочиерского плацдармов срочно перебрасываются артиллерийские системы большой мощности с целью обстрела Тирасполя, Дубоссар, Бендер. На Маркулешты, аэродром под Бельцами, переброшены 32 румынских летчика-добровольца — для тех МИГ-29, которые там базируются. В ближайшие дни должны прибыть, а может быть, уже прибыли, 10 МИГ-25. Пилоты — румынские опознавательные знаки Республики Молдова. На бывшем учебном центре воздушно-десантных войск в Бульбоках, 50 километров восточнее Кишинева, завершается формирование и боевое сколачивание отряда спецназначения. Инструкторы — румынские, экипажи БМП и БМД формируются за счет румынских офицеров и рядового состава. Резко увеличивается приток снайперов из Литвы и Латвии, едут преимущественно женщины. С помощью установок «Ураган» спланированы нанесения ударов по единственному на территории Приднестровья Тираспольскому аэродрому и по отдельным объектам и городкам 59-й мотострелковой дивизии.
Некоторые выводы.
На эту благодатную землю легла тень фашизма. Я считаю, что бывшая огромная страна должна об этом знать. И должна вспомнить, чего ей стоило 47 лет назад сломать фашизму хребет. И должна пошевелить в своей исторической памяти. И должна вспомнить о том, чем оборачиваются уступки фашизму. И должна принять все меры к тому, чтобы фашисты заняли подлежащие места на столбе. Желательно на Кочиерском плацдарме, земля которого до сих пор набита осколками и каждый метр которой полит кровью освободительной армии в 1941-1945 годах.
Второе. То, что я увидел, услышал и наблюдал, дает мне моральное право заявить (как бы это парадоксально ни звучало, а может быть, и смешно, не берусь судить), что я не могу рассматривать законно, подчеркиваю, законно избранного президента Молдовы Снегура как президента. Да, избран законно, но на волне роста эйфории, роста национального самосознания, самоуважения, но вместо державного руководства организовал фашистское государство, и клика у него фашистская. Министр обороны, генерал, а точнее не генерал, а людоед от ДОСААФ, бригадный генерал Косташ с вечера отмобилизовывает людей, а утром бросает их в бой... У меня по отношению к фашистам однозначная, четкая, вполне определенная позиция. И я хотел бы обратить на это обстоятельство внимание народа древней Молдовы. Пусть он задумается, кто им правит и куда его ведут.
Третье. Наверное, нам всем, вместе взятым, жителям Земли (я манией величия не страдаю, можете зафиксировать и этот факт) нужно объединить усилия в том, чтобы мы заняли вполне определенную позицию. Настало такое время — занять определенную позицию. Пора прекратить болтаться в болоте малопонятной, маловразумительной политики. Что же касается державы, которую я имею честь здесь представлять, могу добавить еще то, что хватит ходить по миру с сумой. Как козлы за морковкой. Хватит. Пора за дело браться, державность блюсти. Возьмемся — у нас занимать будут.
И самое последнее. Я завершаю свое заявление тем, с чего начал. Я говорил, как русский офицер, у которого есть совесть, по крайней мере я это твердо знаю. Я говорил это для того, чтобы все задумались. Подчеркиваю, я сказал, а вы, товарищи политики, и ты, Господин Народ, думайте.
Я благодарю вас за внимание.
А. И. Лебедь, командующий 14-й армией
4 июля 1992 г. г. Тирасполь.
КОМАНДУЮЩЕМУ 14 ГВ.ОА
Категорически запрещаю выступать по радио, телевидению и в печати, давать оценку происходящих событий.
Оценивать действия и решения правительства Молдовы есть прерогатива правительства и Верховного Совета России.
Ваша задача заключается в успешном руководстве 14 а по недопущению нападений на все воинские объекты и сохранению жизни военнослужащих.
Войдите в связь по телефону с Президентом Молдовы Снегуром. Обменяйтесь мнением с ним по сложившейся ситуации.
Об исполнении доложить мне шифром до 9.00 6.7.92 года.
5.7.92 г. П. Грачев
МИНИСТРУ ОБОРОНЫ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
На Ваш исходящий от 5.7.92 года докладываю, что полностью отдаю отчет своим действиям и сознаю всю лежащую на мне ответственность.
Все, указанное в моем заявлении представителям средств массовой информации 4 июля, соответствует действительности. Прошу создать комиссию для проверки фактов. Готов представить соответствующие документы, кино-, фото-, видеоматериалы.
В сложившейся обстановке считаю неприемлемым и ошибочным с моей стороны какие бы то ни было контакты и разговоры с Президентом Молдовы, запятнавшим свои руки и совесть кровью собственного народа. 5.07.92 г. А. Лебедь
Резолюция МО: «Доклад не полный» П. Грачев
5.7.92 года
КОМАНДУЮЩЕМУ 14 ГВ. ОА
Я нисколько не сомневаюсь в том, что Ваше заявление представителям средств массовой информации, возможно, соответствует действительности.
Однако, как военный человек, Вы не доложили об уяснении
задачи по поставленным мною вопросам о запрещении проведения Вами пресс-конференций, интервью и выступлений в средствах массовой информации.
Вам было приказано вступить в переговоры с Президентом Молдовы, однако Вы, глубоко не проанализировав политическую ситуацию, сложившуюся в последнее время между Президентами России и Молдовы, ведете себя исключительно недальновидно.
На основании изложенного приказываю:
1.Не выступать без согласия со мной по радио, телевидению, печати, давать оценку происходящих событий.
2.Выполнять задачи только по обеспечению боевой готовности соединений и частей 14 а и недопущению обстрелов и нападений на них.
3.Прекратить заниматься политическим популизмом, умерить свой пыл и трезво оценивать сложившуюся ситуацию.
4.Выполнить мое требование, не взирая на Ваше субъективное мнение, о вступлении в контакт с Президентом Молдовы Мирче Снегуром.
5.Выражаю уверенность, что Вы являетесь действительно моим представителем и моей опорой. Мне не хотелось бы думать, что назначение Вас на должность Командующего 14 а для Президента и меня ошибочным.
6.Об уяснении полученной задачи доложить.5.7.92 г. П. Грачев
МИНИСТРУ ОБОРОНЫ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
На Ваш исходящий от 5.7.92 года докладываю:
По пункту № 1: Есть, понял. По пункту № 2: Есть. По пункту № 3: Есть. Обстановку оцениваю трезво.
При всем уважении к Вам со Снегуром в переговоры вступать не буду.
Я генерал Российской армии и ее предавать не намерен.
6.7.92 г. А. Лебедь
ПАУЗА...
Министр не понял. Или забыл. Или не знал, что ответить, а войну тем временем удалось убить. 21 июля было подписано Соглашение о мирком урегулировании конфликта. 29 июля в Приднестровье введены миротворческие силы России. Велика она все-таки, сила слова, особенно вовремя сказанного.
А потом начались вещи непонятные, в голову нормального, служилого офицера армии российской не укладывающиеся.
И родилось обращение.
МИНИСТРУ ОБОРОНЫ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
Офицерское собрание уполномочило меня довести до Вас обращение офицерского состава 14 гв. ОА:
«Министру обороны Российской Федерации генералу армии П.Грачеву
Обращение офицерского состава 14 гв. ОА Общевойсковой Российской Армии
Товарищ генерал армии!
Обратиться к Вам нас, офицеров 14 гв. ОА, вынуждает та обстановка, которая на сегодняшний день складывается в Приднестровье, вокруг армии.
Главным событием последних недель, безусловно, стало прекращение боевых действий между противоборствующими Молдавской и Приднестровской сторонами.
У людей появилась надежда на возвращение к мирной жизни. Налаживается процесс плановой учебно-боевой деятельности частей армии. Одновременно с этим реальная обстановка продолжает оставаться сложной. Все еще раздаются выстрелы, взрывы, гибнут люди на минах, в том числе военнослужащие, резко обострилась криминогенная ситуация в регионе дислокации частей.
Не прекращается настойчивое муссирование различного рода, слухов о судьбе 14-й армии, и прежде всего о выводе ее а ближайшее время на территорию России.
Дать нам ясность по этим крайне важным для каждого офицера, его семьи, вопросам мы просим неоднократно, в том числе в своем открытом письме Б. Н. Ельцину 14.07.92 г., однако ответа не получили.
А между тем молдавские, румынские, западные, да и некоторые российские средства массовой информации продолжают говорить о якобы достигнутых на самом высоком уровне, в частности, на последней встрече президентов Б. Н. Ельцина и М. Снегура, решениях о выводе или расформировании нашей армии.
Как подтверждение возможности такого варианта развития событий мы воспринимаем сдачу Молдове 300 полка ВДВ, слухи о прекращении финансирования строительства жилья для 14-й армии, сокращение сроков вывода войск России из Германии, Польши, Прибалтики. Видим мы и то, что ждет выводимые войска на Родине, в России — за редким исключением — это полнейшая социально-бытовая неустроенность.
М. Снегур уже открыто предлагает офицерам нашей армии, имеющим жилье, переходить на службу в ВС Молдовы (и это после той братоубийственной войны, костер которой еще не погас).
Все это не может не беспокоить офицерский состав, будоражит коллективы, создает в них, а также в офицерских семьях нездоровую обстановку, вызывает обоснованное чувство тревоги, неуверенности в завтрашнем дне, неминуемо сказывается негативным образом на состоянии боевой готовности, воинской дисциплине, морально-психологической атмосфере в офицерской среде, особенно среди молодых офицеров.
В то же время население (а 45 процентов офицеров армии к нему принадлежит), народ Приднестровья по-прежнему видят в лице 14-й армии единственного гаранта мира и безопасности в регионе, а факт ее невывода воспринимает как поддержку России.
Мы допускаем, что когда-то армию придется выводить. Но, поверьте нам, находящимся здесь, что в нынешней ситуации такая попытка будет воспринята людьми как трагедия, предательство как с нашей стороны, так и со стороны России и ни к чему, кроме как к новому, более серьезному витку войны, захвату оружия и боевой техники армии, не приведет.
Не исключено, что оружие в этом случае будет обращено против российских военнослужащих и их семей обеими противоборствующими сторонами.
Предвидя возможные новые политические игры вокруг 14-й армии и имея для этого определенные основания, офицерские коллективы еще раз настоятельно просят Вас разъяснить судьбу и перспективы армии, все связанные с этим вопросы, которые мы считаем вправе задать. И прежде всего — кто защитит наши семьи, детей в случае вывода армии и возобновления войны в Приднестровье, кто предоставит крышу над головой на новом месте службы?
Просим понять нас правильно — мы люди военные и от трудностей в сторону не уходим. Но нам представляется справедливым, если у людей будет полная ясность того, что ждет их семьи не только сегодня, но и в дальнейшей службе, жизни и если эта ясность будет нам дана нашим министром.
С искренним уважением, офицеры 14-й гвардейской общевойсковой армии Российской Федерации.
16.09.92 г.А.. Лебедь
КОМАНДУЮЩЕМУ 14 ГВ. ОА{1}
На исходящий от 16.9.92 г.
Уважаемый Александр Иванович!
Я внимательно изучил обращение офицерского собрания л/с 14 А, которое заставило Вас (правда, вы пишете, уполномочило) обратиться ко мне за разъяснениями о судьбе 14 А.
Едва сдерживая свои эмоции, и в то же время, ни президент России, ни я еще не до конца разочаровались в Вашей преданности и надежности России и нам, чем и вызваны указы президента о назначении Вас командующим 14 А и присвоении звания генерал-лейтенант, довожу до Вашего сведения и сведения л/с 14 А.
1.В соответствии с моим письменным приказом в армии России офицерские собрания разрешены только в бригадах, полках, отдельных частях. Прошу внимательно изучить Положение.
2.Вы, боевой генерал, прекратите пользоваться различными слухами, касающимися о выводе 14 А. Этим самым Вы лично создаете нездоровый морально-нравственный настрой среди л/с армии. Что, кстати, сказывается и на низком уровне состояния боевой готовности, боевой подготовки.
3.Как Вы выразились, «Сдача 300 пдп» — это абсолютно Вас не касается, находится не в Вашей компетенции и не вмешивайтесь никогда в дела, которые функциональными обязанностями Вам не определены. Я еще раз повторяю, политика — дело политического руководства и в некоторой степени Министра Обороны и все, запомните это раз и навсегда.
4.Судьба 14 А. будет решаться после полного разрешения политическим путем судьбы Приднестровья. Всех паникеров, стукачей, разжигателей напряженности и т.д. выгоняйте, увольняйте, наказывайте и т.д. Армия выйдет только после согласия народа Приднестровья и Молдовы в целом.
5.Я получил телеграмму от МО Молдовы, где мне в очередной раз заявлен протест в Ваш адрес об оскорбительных заявлениях в адрес республики Молдовы и Российской Федерации, о государственном флаге республики, называя его фашистским и даже о том, что якобы слепо не будете подчиняться Министру Обороны России.
Прошу подтвердить с целью принятия мной окончательного решения. Пока я расцениваю так: 1. Меня вводят в заблуждение; 2. Игра на публику с Вашей стороны с целью приобретения дешевого капитала; 3. Выход из-под контроля и прямое неповиновение.
22.09.92. П. Грачев
МИНИСТРУ ОБОРОНЫ РФ
На Ваш исходящий от 22.9.92 г. Вас вводят в заблуждение.22.9.92 г.А. Лебедь
А. И. ЛЕБЕДЮ
На исходящий от 22.9.92 г.
Уважаемый Александр Иванович!
Ваш ответ настолько краток, что, учитывая среднее состояние моего ума, я ничего не понял.
Доложите конкретно по каждому пункту моих требований и какую работу проводите Вы, командующий, по искоренению истерии, бабских сплетен, выдержанных в духе лучших традиций бывших политработников.
Что сделали Вы по разъяснению моих требований по дальнейшей судьбе 14 А. С кем Вы, кому подчиняетесь, в какой армии служите или желаете служить. Мне важна чистая правда для принятия окончательного решения нашей совместной или раздельной службы.
23.9.92 г.П. Грачев
МИНИСТРУ ОБОРОНЫ РФ
Тов. Министр Обороны!
Глубоко взволнован Вашей телеграммой.
Докладываю, что служил, служу и служить буду в армии России, знамен не менял и менять не собираюсь. Во вверенном мне объединении истерии и бабских сплетен нет. Есть коллектив офицеров, в большинстве своем русские люди, которых на протяжении ряда лет ломали, гнули, обливали грязью их офицерское достоинство, но они выпрямляются. И как у нормальных русских офицеров у них есть вопросы к руководству страны, к руководству Министерства обороны, которые почему-то систематически остаются без ответа.
Почему, несмотря на сотни убитых, тысячи раненых, десятки тысяч беженцев, никто не удосужился разобраться, что же здесь произошло?
С кого спросить за семь убитых и сорок восемь раненых военнослужащих 14 ОА?
Кто компенсирует ущерб в 65,8 млн. рублей, понесенный частями армии в ходе артиллерийских обстрелов и диверсионных действий со стороны республики Молдова?
Почему на основании Соглашения между Главным командованием ОВС СНГ и правительством РМ, подписанного 20 марта с.г. Шапошниковым и Муравски, молдавская сторона претендует на все части Бендерского гарнизона (9 частей), 169 рбр (г. Бельцы), 237 исбр (г. Дубоссары), систематически осуществляет захват транспорта и людей, засылает своих эмиссаров в эти части, и их приходится гнать? При чем здесь ОВС СНГ, если это Российская Армия?
Почему заявки по обеспечению армии удовлетворены на 5-17%?
Почему практически прекращено финансирование начатого было жилищного строительства?
Почему офицеров российских на основании Постановления правительства РМ от 18 августа с.г. (пункт первый гласит: «Государственные квартиры, в которых проживают военнослужащие, не изъявившие желания служить в ВС Молдовы, и члены их семей, являются служебными квартирами МО») пытаются выставлять из квартир в Бельцах и Кишиневе, и никто на это не реагирует?
Почему никто не ведет переговоры с Приднестровским правительством, признанное оно или нет, оно есть, и Смирнов издал указ о запрещении подачи подвижного состава для нужд 14 ОА, и создал таможню, которая перехватила автомобильные дороги и аэродром, именно из-за отсутствия переговоров?
Почему с этими 1735-ю офицерами просто никто ни разу не поговорил?
Это, товарищ Министр Обороны, далеко не все вопросы — это малая их часть. И два личных — почему на все мои неоднократные обращения к различным должностным лицам, начиная с личного представителя президента Масоновца и чрезвычайного посланника МИД России Крылова с просьбой обеспечить мне здесь, на месте, политическое руководство, ответа нет и руководства нет. Где тот мудрый дипломат, на которого я с огромным удовольствием свалил бы бремя расхлебывания данной каши, которая здесь заварена, и снятия всех политических стрессов, которые возникают не только каждый день, но и по нескольку раз на день.
Второй вопрос — почему Вы, товарищ Министр, зная меня двадцать один год, верите мне меньше, чем МО Молдовы? Я за углами ничего не шептал, все проверено и о никаких «якобы» речи быть не может. Обстановку в Приднестровье можно выразить одной фразой — население самым решительным образом настроено не выпускать отсюда 14 ОА, видя в ней единственного гаранта мира и стабильности в регионе. Нужны переговоры, предложения по реорганизации и выводу частей армии направлены мною на имя Начальника Генерального штаба (исх. № 8/620/К от 22.9.92 г.)
Уверяю Вас — это взвешенные предложения, которые позволят закрыть рот Молдове, обозначив вывод, и Приднестровью.
Далее, по пунктам, докладываю, что Вашего письменного приказа об офицерских собраниях во вверенной мне армии нет. В настоящее время я руководствуюсь приказами МО СССР № 480 от 4.12.90 г. «О введении в действие Положения об офицерском собрании в ВС СССР» и № 473 от 6 октября 1991 года «О внесении изменений в приказ МО СССР 1990 года № 480», где в пункте втором в первом абзаце сказано: «Офицерское собрание создается в полках, на кораблях, в отдельных батальонах и им равных, вузах, учреждениях и на предприятиях МО СССР, управлениях соединений (объединений), округов, групп войск и т.д.»
На Ваше требование, изложенное в шифртелеграмме от 22.9.92 г. (других в моем распоряжении не имеется), докладываю, что мною сегодня, 23.9.92 г., разъяснена в доступной степени руководящему составу армии позиция России и Министра Обороны по отношению к 14 ОА. Планируется повсеместно провести служебные совещания, собрания, в ходе которых еще раз разъяснить, что вопрос о судьбе 14 О А будет решен после полного разрешения конфликта политическим путем.
Учитывая обстановку, в которой оказалась 14 ОА, основные усилия мною сосредоточены на повышение уровня боевой готовности и боевой подготовки.
26.9.92 г. мною лично будет проведена встреча с семьями военнослужащих, в ходе которой будет разъяснено положение армии, а также развеяны всевозможные слухи вокруг нее.
14 армия во главе с командующим задачи понимает правильно, управляема, служила, служит и будет служить Державе Российской во главе с Верховным Главнокомандующим в рядах Вооруженных Сил под руководством Министра Обороны.
24.9.92 г.А. Лебедь
КОМАНДУЮЩЕМУ 14 ГВ. ОА
На исходящий от 22.9.92 г.
Рад и обнадежен Вашим последним докладом.
14 А стояла и будет стоять столько, сколько необходимо в интересах России. Успокойтесь сами и успокойте подчиненных. Освободитесь от ненужных армии подразделений, за их счет пополните боевые части.
Вы боевой офицер, а не бывший работник ЦК КПСС, я верю Вам и надеюсь на Вас.
24.9.92 г.П. Грачев
ПАУЗА... ПОЧТИ ТРЕХЛЕТНЯЯ...
ВЫПИСКА ИЗ ПРИКАЗА МИНИСТРА ОБОРОНЫ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ ПО ЛИЧНОМУ СОСТАВУ №231
«15» июня 1995 г.
г. Москва
1. Генерал-лейтенанта ЛЕБЕДЯ Александра Ивановича, командующего 14 гвардейской армией, в соответствии с Законом Российской Федерации «О воинской обязанности и военной службе», и во исполнении Указа президента Российской Федерации от 14 июня 1995 года № 591 УВОЛИТЬ с военной службы досрочно с зачислением в запас по статье 49, части 2, пункту «а» (в связи с организационно-штатными мероприятиями) с правом ношения военной формы одежды.
За безупречную службу в Вооруженных Силах ОБЪЯВЛЯЮ БЛАГОДАРНОСТЬ.
Род. 29 апреля 1950 г. Выслуга лет в ВС: календарная — 25 лет 9 мес. В льготном исчислении — Подлежит направлению на учет во 2 отдел Западного ОВК г. Москвы. И — 341316 код: 059.137.0907.020100.22.995.554.995.554.995.1806.11 ВС РФ сроком на 5 лет с 29 сентября 1993. Директивой Министра обороны РФ от 18 апреля 1995 г. № 314/2/0296 должность офицера сокращена.
П.П.МИНИСТР ОБОРОНЫ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
Генерал армии П.Грачев
Верно: ВРИО НАЧАЛЬНИКА УПРАВЛЕНИЯ КАДРОВ СУХОПУТНЫХ ВОЙСК
Полковник В. Кужилин
«16» июня 1995 г.
А где грамота{2}, товарищ министр! Деньги — они могут кончиться, а грамота — она на всю жизнь.
ФИНИШ... ПРОМЕЖУТОЧНЫЙ?!
|
| |
| |
|  |
